Дочь звёздного палача - Элис Нокс

меня час назад. Потом боль. Потом отчаяние такой глубины, что мне пришлось проверить, не перерезала ли ты себе вены.

Последние слова прозвучали с издёвкой, но под ними я уловила что-то ещё. Беспокойство?

— Я не… — я потёрла лицо руками, стирая остатки слёз, о которых не помнила. — Это просто кошмар.

— Просто? — Орион усмехнулся, но не сел на кровать, держась на расстоянии. — Ты кричала. Не громко, но… достаточно.

Жар смущения залил лицо.

— Извини. Не хотела мешать твоему… отдыху.

— Боги не спят так, как вы, — он пожал плечами. — Скорее медитируем. Но твои эмоции были как… — он сделал паузу, подбирая слова, — как сирена, воющая прямо в черепе.

Он скрестил руки на груди, изучая моё лицо с академическим интересом.

— О чём был кошмар?

— Не твоё дело.

— Всё, что касается моей… тюремщицы, — он запнулся на слове, словно оно обожгло язык, — моё дело. Особенно если её страхи не дают мне покоя.

Я отвернулась, глядя в окно. Луна висела низко над горизонтом, окрашивая луга в серебристо-синие тона. Красиво. Умиротворяюще. Полная противоположность тому аду, что бушевал в моей голове.

— Это был… отец, — произнесла я наконец, не понимая, почему вообще говорю. Может, из-за темноты. Может, из-за усталости. А может, из-за того, что Орион был единственным живым существом в радиусе световых лет, и молчание давило сильнее любой пытки.

— Он умер?

— Двенадцать лет назад.

Тишина. Потом:

— Как?

Я сжала простыню в кулаках, чувствуя, как под кожей начинает покалывать магия — отклик на эмоции.

— Империя выследила нас. Он сражался, чтобы дать мне время сбежать. — Слова выходили механически, без эмоций, как будто я рассказывала чужую историю. — Я видела, как его окружили. Как он создал последний щит, чтобы портал успел закрыться. Как огонь поглотил всё.

— И ты винишь себя, — констатировал Орион. Не вопрос. Факт.

Я повернулась к нему резко.

— Конечно виню! Если бы не я…

— Если бы не ты, он умер бы раньше, — перебил он спокойно. — Или позже. Но результат был бы тем же. Империя не оставляет Вега в живых. Твой отец это знал.

Холод его слов отрезвил лучше пощёчины.

— Ты не знал его.

— Нет, — согласился Орион. — Но я знал его предков. Всех до единого. — Золотые глаза сверлили меня в темноте. — Вега всегда жертвуют собой ради "высшей цели". Эридан пожертвовал честью ради власти. Твой отец пожертвовал жизнью ради твоей. Это у вас в крови — играть в мучеников.

Ярость вспыхнула, обжигающая и очищающая.

— Ты ничего не понимаешь.

— Понимаю больше, чем ты думаешь, — он сделал шаг ближе, но всё ещё держался на расстоянии. — Я видел, как боги жертвовали собой. Как смертные бросались на мечи ради других. Знаешь, что объединяет всех мучеников?

Я молчала, не в силах оторвать взгляд.

— Они думают, что их жертва что-то изменит. Что их смерть будет иметь значение. — Он усмехнулся горько. — Но галактика продолжает вращаться. Империя продолжает убивать. И единственное, что остаётся от мучеников — это те, кто остался жить с виной.

Слова резали, потому что в них была правда, которую я отказывалась признавать годами.

— Тогда зачем? — прошептала я. — Зачем он умер, если это ничего не изменило?

Орион долго смотрел на меня, и в его взгляде было что-то странное. Не жалость — он был слишком горд для жалости. Но понимание. Узнавание родственной души.

— Потому что любил тебя больше, чем собственную жизнь, — сказал он наконец, и голос стал мягче. — И в этом не было логики. Не было расчёта. Только инстинкт — защитить то, что дорого.

Что-то внутри сломалось. Стена, которую я возводила двенадцать лет, удерживая эмоции под замком. Рыдание вырвалось из горла — некрасивое, болезненное, срывающее последние остатки контроля.

Я плакала. Впервые с той ночи, когда огонь поглотил отца, я позволила себе плакать по-настоящему.

Орион замер, явно не ожидая такой реакции. Секунду он стоял неподвижно, и я видела борьбу на его лице — желание уйти, оставить меня наедине с горем, против чего-то другого. Чего-то более человечного.

Затем он проклял что-то на древнем языке — тихо, почти нежно — и наконец приблизился. Сел на край кровати осторожно, словно боясь спугнуть раненое животное.

Его рука легла на моё плечо — тяжёлая, тёплая, неожиданно успокаивающая.

— Плакать не стыдно, — произнёс он тихо. — Даже последним из рода убийц богов позволено горевать.

Я плакала, пока слёзы не иссякли, оставив лишь пустоту и странное, хрупкое спокойствие. Орион не двигался, терпеливый как вечность, которую прожил. Его присутствие было якорем — молчаливым напоминанием, что я не одна.

— Лучше? — спросил он наконец, когда моё дыхание выровнялось.

— Не знаю, — честно ответила я, вытирая лицо тыльной стороной ладони. — Но… спасибо. За то, что не ушёл.

— Не мог уйти, — напомнил он с тенью прежней насмешки. — Десять шагов, помнишь?

Но слова прозвучали мягче, чем обычно. Почти… дружелюбно?

Я посмотрела на него — на чёткий профиль, освещённый луной, на влажные тёмные волосы, на руку, всё ещё покоящуюся на моём плече. В этом свете он не казался богом войны. Скорее… просто мужчиной. Усталым. Понимающим.

— Тебе снятся кошмары? — спросила я тихо. — О заточении?

Пауза затянулась так надолго, что я решила, будто он не ответит. Потом:

— Каждый раз, когда закрываю глаза.

Простота признания ударила сильнее любых подробностей.

— Полторы тысячи лет в одиночестве, — продолжал он, глядя в окно. — Знаешь, что самое худшее? Не боль. Не бессилие. А осознание, что никто не придёт. Что ты забыт миром, который когда-то знал твоё имя.

Его рука дрогнула на моём плече — едва заметно, но я почувствовала.

— Так что да, маленькая звезда. Мне снятся кошмары. И в каждом из них я всё ещё там, в темнице. А свобода — лишь очередная иллюзия, насланная безумием.

Импульс был сильнее разума. Я накрыла его руку своей — просто прикосновение, утешение. Его кожа была горячей под моими пальцами.

— Это не иллюзия, — сказала я твёрдо. — Ты здесь. Ты свободен. Ну, почти, — добавила слабую попытку шутки.

Орион посмотрел на наши соединённые руки. Что-то мелькнуло в золотых глазах — удивление? Благодарность? Что-то более тёмное и сложное?

— Почти, — эхом повторил он, и в слове было столько горечи, что я почувствовала укол вины.

Долгая тишина. Мы сидели так, не двигаясь, соединённые простым прикосновением. В комнате было тихо, только далёкое уханье ночной птицы за окном нарушало покой.

Его свободная рука поднялась — медленно, неуверенно, словно он сам не понимал, что делает. Пальцы коснулись моей щеки, и я замерла, не смея дышать.

— Астра, — прошептал он, и в его голосе