Все потерянные дочери - Паула Гальего

сделали всё, чтобы сохранить друг друга, — перебивает она.

Я глубоко вдыхаю.

Её глаза полны силы. Настолько, что она не выдерживает взгляда — отводит его к своим пальцам, берёт ягодку и её сок окрашивает подушечки в фиолетовый.

— Остальное сейчас не имеет значения.

Она снова смотрит на меня — и я вижу в зелени её глаз хрупкость. Её приоткрытые губы, вздымающаяся грудь, волосы, трепещущие на ветру…

— Это правда, — соглашаюсь. — Мне ничего не нужно, кроме одного: чтобы ты была здесь. И чтобы я мог быть с тобой.

Она мягко улыбается, и эти прекрасные губы становятся ещё прекраснее.

— Согласна.

Я подхожу ближе, обнимаю её за талию — и она уже тянется ко мне, но останавливается, заметив, что испачкает мои одежды.

Я беру её руку, приподнимаю её пальцы, запятнанные соком… и втягиваю их в рот под её пристальным взглядом.

— Это было глупо, — бормочет она. — Вдруг оно ядовитое?

Я улыбаюсь и медленно облизываю её пальцы, затем выпускаю их изо рта и прижимаюсь к ней, крепко обняв.

— Мне всё равно, — шепчу у её губ и наклоняюсь ближе.

Я делаю это медленно — давая ей возможность отстраниться… которую она не использует. Мои губы касаются её — и она сразу приоткрывается, позволяя поцелую углубиться. Я ласкаю её нижнюю губу, чувствую, как сбивается её дыхание — как она старается сдержаться, но…

Это она первой сдаётся. Она первой теряет терпение.

Её пальцы впиваются мне в волосы, рот с жадностью ловит мой, и терпкая ягода тает на наших языках.

Я чувствую, как она отступает на шаг, сгибает колени и опускается в траву. Я падаю рядом с ней, под мягкие стебли. Моя нога между её, рука — у головы.

Её волосы разметались, а в глазах вспыхивает огонёк, когда я отстраняюсь, чтобы прошептать:

— Если это было ядовито, умрём вместе.

На её губах появляется опасная улыбка.

— Какая жалость, — мурлычет.

— Обещаю — оно того стоит.

Я снова наклоняюсь. Один поцелуй — в губы. Ещё один — в подбородок. В шею. В грудь… Одетт выгибается, стремясь ко мне, её руки притягивают меня за шею, а бёдра поднимаются, встречаясь с моими.

И тогда из её губ вырывается тонкий, мягкий стон — звук, проникающий в каждую клетку тела, натягивающий до предела каждую жилку.

За всех теней мира… я хочу съесть её всю.

Я резко отстраняюсь — и она бросает на меня пылающий взгляд, полурассерженный, полупредупреждающий. Но я не даю ей и минуты подумать, что оставлю всё так.

Мои ладони скользят по её талии, по бёдрам — и я поднимаю подол её чёрного платья, в то время как её пальцы вцепляются в траву, а губы приоткрываются в сдавленном выдохе.

Я медленно провожу руками по её ногам, по внутренней стороне бёдер, и она вздрагивает от прикосновений. Не отрывает взгляда от меня — и я от неё — когда мои пальцы находят край её нижнего белья, тянут за него, и вот я снова провожу тот же путь, но уже в обратную сторону — с её трусиками в руке.

Я стягиваю их с её лодыжек, оставляю рядом и устраиваюсь между её ног, осторожно обхватываю её колени и раздвигаю их, склоняясь к ней, поднимая платье выше — и тогда погружаюсь в неё.

Одетт всхлипывает — не то стон, не то просьба. Её колени напрягаются в моих ладонях, но я держу их, пока мой язык скользит по её сердцевине. Я ласкаю, покусываю — и сам едва не теряю контроль, когда слышу, как сквозь стоны она шепчет моё имя:

— Кириан…

Я чувствую, как она приближается к краю — дыхание становится прерывистым, мышцы под пальцами напрягаются — но я не позволяю ей упасть. Я отстраняюсь, когда она ещё дрожит подо мной, и тогда она тянется ко мне всем телом: пальцы впиваются в мои волосы, руки обвивают шею, ноги замыкаются вокруг моей талии…

Её руки пробираются под мою рубашку, дёргают за жилет, за пуговицы — и мы сбрасываем одежду с нетерпением, небрежно, одержимые друг другом.

Её ладони скользят по моему животу, замирают на груди — на том самом месте, где шрам пересёк татуировку и чуть не лишил меня жизни. Но раздумья длятся недолго — её пальцы впиваются мне в плечи, она извивается подо мной, а я таю от этого, от её взгляда, от каждой капли желания на её коже…

Она расстёгивает мой ремень, пока я целую её шею. Пальцы спотыкаются, дрожат, но всё равно находят то, что ищут — и берут меня в ладонь, нежно.

Моё тело откликается мгновенно — дрожь проходит по спине от её прикосновения, от мягкого движения её руки вверх-вниз. Она шепчет у моих губ:

— Я хочу, чтобы ты вошёл в меня.

Я исполняю её просьбу. Склоняюсь над ней, вхожу между её бёдер. Когда проникаю в неё, Одетт на миг зажмуривает глаза, закусывает губу — она раскраснелась от моих поцелуев — и её бёдра двигаются мне навстречу, принимая меня.

На этот раз нет ни колебаний, ни сдержанности. Я занимаюсь с ней любовью между ядовитыми ягодами, с их терпким вкусом на губах, с пульсирующим жаром в крови.

Я даже не снимаю штанов. Не раздеваю её полностью.

Но когда я двигаюсь — чувствую, как она сжимается вокруг меня, как подстраивается под мои толчки, как её ноги обвивают меня, притягивают ближе, ещё ближе… я теряю счёт времени. Теряю себя.

Её руки снова находят меня, гладят, хватают, сжимают моё лицо, когда она откидывает голову назад и кричит — и я хочу впитать этот звук. Я ускоряюсь, становлюсь грубее, резче, и Одетт кончает — вместе со мной, в тех последних движениях, резких и отчаянных.

Когда всё заканчивается, я падаю на неё — и с её губ срывается лёгкий, звонкий смех. Счастливый. Задушенный дыханием, но настоящий.

Я немного отстраняюсь, насколько хватает сил, но не далеко — мне нужно чувствовать её рядом. Её тепло, её запах, её дыхание, учащённое на моей груди.

Я обнимаю её за талию, кладу голову в изгиб её шеи.

— Оно того стоило? — спрашиваю, голос у меня ещё хриплый.

Одетт не отвечает. Но снова смеётся — и этот смех отзывается в моей груди, в каждой клетке, в каждом уголке меня.

Глава 6

Одетт

У нас есть время. Я повторяю это себе снова и снова: Когда встаю утром. Когда прихожу в походный госпиталь. Когда принимаю облик Лиры, чтобы пройтись