Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон

И тишина действительно была нарушена. Вспорол ее голос Эдмунда – в первую секунду визгливый, он перешел в стадию хриплого, невнятного, умоляющего лепета, резко набрал высоту, продержался немного на этом плато – и смолк, будто кран закрутили. В то же время в гостиной что-то рухнуло, да так тяжко, что содрогнулся прочнейший пол.

Камердинер Эдмунда буквально скатился вниз по лестнице.

– Что это такое было, мисс? – выдохнул он и стал дергать дверную ручку. – Почему хозяин заперся?

– Потому что он занят, – сказала Алиса, – и не хочет, чтобы его беспокоили. Но я тоже слышала голос и грохот. Постучись – может, мистер Фарадей и откроет.

Камердинер постучал, выждал немного, постучал снова. Внутри со щелчком повернулся ключ. Алиса и камердинер вошли; комната была пуста. Настольная лампа горела по-прежнему, но кресло, в котором пять минут назад Алиса оставила брата, было отодвинуто, а французское окно, которое Алиса закрыла, стояло нараспашку. Она выглянула в сад, но и там не увидела Эдмунда – зато заметила, что открыта дверь сарая. Алиса выскочила прямо под дождь, побежала к сараю. Эдмунд полулежал в инвалидной коляске, свесив неживую голову.

Обезьяны

Хотя Р. Хью Моррису не исполнилось еще и тридцати пяти лет, он уже имел вполне заслуженную репутацию одного из самых искусных и дерзких хирургов современности. Занимался ли Хью Моррис частной практикой или бесплатно оперировал в одной известной лондонской больнице, процент операций, проведенных им с успехом, был несопоставим с аналогичными показателями других врачей. Вивисекцию Моррис полагал истинным двигателем прогресса, когда речь заходила о хирургическом вмешательстве. Животные, конечно, страдают, это так, рассуждал Моррис (всегда, впрочем, стараясь, насколько возможно, эти страдания уменьшить), зато ведь он, врач, получает опыт, который затем применит, оперируя людей, чем спасет не одну жизнь или, по крайней мере, облегчит пациенту боль. Этим соображением, благородством поставленной цели Моррис извинял свои действия – тем более что они уже приносили результаты. Тех же представителей человеческой породы, которые целыми сворами гончих затравливали насмерть лисицу или спускали двух борзых разом, исключительно чтобы посмотреть, которая из них первой схватит перепуганного зайца, Хью Моррис презирал; по его мнению, не было и не могло быть оправдания подобному изуверству. Вот уже несколько лет подряд он работал без выходных, а часы, свободные от операций, как правило, посвящал самообразованию.

Однажды теплым октябрьским вечером Хью Моррис пригласил к себе Джека Мэддена. Поужинав, приятели переместились в гостиную на первом этаже, глядевшую на Риджентс-парк. Моррис с Мэдденом устроились на диванчике у открытого окна и закурили. Назавтра Мэдден (он был археологом) отправлялся в Египет на всю зиму; его попытки сманить Морриса хотя бы на месяц пока не увенчались успехом. Северная Африка; Нил; раскопки свежеобнаруженного захоронения на западном берегу великой реки в Луксоре, неподалеку от Мединет-Абу [48]!.. Увы, Хью Моррис был как кремень.

– Вот когда зрение у меня сядет и в пальцах появится тремор, – заговорил он, – может, я и задумаюсь об отпуске. А сейчас какой в нем прок? Я только буду рваться обратно. Ведь работа для меня лучше любого расслабления. Как видишь, Джек, я ужасный эгоист.

– Хоть разок тебе надо отбросить эгоизм, – возразил Мэдден. – Притом же это хорошо скажется на работе. Нельзя человеку без отдыха. Вернешься со свежими силами – а это дорогого стоит.

– Практически ничего это не стоит при моей физической крепости. Перерывы в работе неприемлемы, если хочешь добиться успеха, – вот мое мнение. Плевать на усталость. Я лично не устаю, даже когда делаю сложнейшие операции, – а ведь только это и имеет значение. Да и времени у меня в обрез. Еще каких-нибудь двадцать лет – и все, расцвет позади. Вот тогда я и устрою себе отпуск, а когда кончится и он – сложу руки и усну вечным сном. Слава богу, меня не мучит страх перед вечностью. Я верю в одно: искра жизни вспыхивает в каждом из нас, теплится и гаснет, как свеча на ветру. И мне безразлична дальнейшая судьба бренного моего тела, коль скоро я с ним распрощаюсь. От меня ничего не останется по смерти – только скромный вклад в хирургию, если, конечно, мне удастся сделать таковой; да и то, через несколько лет мои открытия и наработки будут вытеснены. Если же вклада я не сделаю – сгину без следа.

Мэдден налил себе содовой.

– Что ж, если ты так распорядился…

– Это не я так распорядился, а наука, – перебил Моррис. – Тело терпит преобразования. Плоть сжирают черви, чем питают траву; трава поедается животными. Что? Ты о единственной и неповторимой душе? Ну так яви мне хоть ничтожное свидетельство – только чтобы оно было научным – в поддержку этой теории. И учти: если бы души действительно выживали, вместе с ними выживала бы, сохранялась бы в мире и вся их злоба. Зачем это надо – чтобы телесная смерть выпускала на волю эту мерзость? О таком начни думать – кошмарные сны замучают. Тем более странно, что люди с нестабильной психикой – так называемые спириты – жаждут убедить нас, притом для нашего же утешения, будто эти кошмары реальны. Еще больше вопросов вызывают у меня эти твои древние египтяне. Надо же, думали, что в их телах есть некая святость даже после смерти! Да ведь ты сам рассказывал, Джек: саркофаги исписаны проклятиями каждому, кто потревожит останки!

– Да, рассказывал, и не раз, – подтвердил Мэдден. – Для египтян это было обычной практикой. Мощнейшие проклятия начертаны иероглифами на каждом футляре и вырезаны на твердом материале саркофагов [49].

– И все же проклятия не остановят тебя нынешней зимой, ведь ты намерен вскрыть все гробницы, которые обнаружишь, и извлечь из них все объекты, представляющие интерес, – заметил Моррис.

Мэдден рассмеялся.

– Ну конечно! Я извлеку все артефакты, я раскутаю каждую мумию, чтобы найти и изъять амулеты в виде скарабеев и ювелирные украшения. Но я всегда следую одному правилу: я снова хороню останки. Не то чтобы я верил в силу проклятий; я просто считаю, что мумия – не тот экспонат, который следует выставлять в музее. Неподобающее это зрелище.

– Ну а если тебе попадется мумия с интересным физическим изъяном, разве ты не отправишь ее в какой-нибудь исследовательский институт? – спросил Моррис.

– До сих пор ничего такого не попадалось, – отвечал Мэдден. – Но я совершенно уверен, что от меня ни один институт мумии не получит.

– В таком случае ты – суеверный гот и невежественный вандал, – бросил Моррис. – Погоди-ка! Что это?

Он высунулся в окно. Прямоугольник света на лужайке пересекало, подергиваясь, будто в судорогах, какое-то небольшое животное. Хью Моррис выпрыгнул наружу и скоро вернулся. На вытянутых