Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон

Фарадею взбрело срезать путь, и он свернул на грязноватую улочку, где доживал его полупарализованный отец. Мысли устремились в прошлое; Эдмунда охватило чувство облегчения, ибо он вспомнил день, когда в последний раз видел отца живым. Он зашел по какому-то делу; в садике в инвалидной коляске полулежал его отец, а сестра читала ему вслух. Глубоко запавшие глаза метнули на сына злобный взгляд; старик забормотал что-то себе в бороду. Ни дать ни взять обезьяна, подумал Эдмунд; беззубая, сварливая, полумертвая обезьяна! Вдруг старик резко вытянул руку в сторону сына – ту руку, которая у него еще действовала. Тут уж Эдмунд выражений не выбирал: сказал, что тот, кто не хочет лишиться финансовой помощи, должен быть почтительнее. Хорошенькое дело – так вести себя с сыном, от которого зависишь целиком и полностью!

С этими не лишенными приятности мыслями он прошел улочку до конца и пересек площадь. Нынче тут царило оживление, сновали автомобили, а возле соседского дома было припарковано такси – оно заслоняло часть шоссе. И вдруг Эдмунду, который уже приблизился к своему дому, предстала инвалидная коляска: кто-то подтащил ее прямо к фонарю напротив парадной двери. За коляской, словно дожидаясь, когда калека усядется, словно готовый катать его по площади, маячил старик с неопрятной седой бородой. Эдмунд напряг зрение. Запавшие глаза и бормочущий рот были мгновенно им узнаны. Ключ выскользнул из пальцев; не задерживаясь, чтобы поднять его, Эдмунд кое-как вскарабкался по ступеням крыльца. Еще секунда – и в приступе неконтролируемой паники он дергает колокольчик и стучит по двери не только специальным молотком, но и кулаками. Изнутри послышались шаги, и явилась Алиса. Чуть не толкнув ее, Эдмунд ворвался в дом и, едва дыша, рухнул на стул прямо в холле. Алиса, прежде чем запереть дверь и подойти к брату, послала во мрак улыбку и воздушный поцелуй.

С большим трудом удалось довести Эдмунда до спальни, ведь, даром что совсем недавно он был так бодр, силы покинули его, тазобедренные суставы еле ворочались, и при подъеме по ступеням он был вынужден поворачиваться всем корпусом, будто краб или штопор. По его требованию Алиса наглухо закрыла окна и задернула шторы; ни слова не сказал ей брат о том, что видел, – но в словах нужды и не было.

Оставив его одного, Алиса направилась к себе, едва не приплясывая; ибо кто мог сказать, что уготовано ей днем грядущим? Как это было мудро с ее стороны: не марать рук деталями! Она просто сосредоточивала мысли – и вот они, точнее сила, за ними стоящая, сами себе создали форму, годную для материального мира. Посодействовал и страх, этот двигатель разрушения; взял Эдмунда в клещи да и поместил в свое нутро, между беспощадных шестеренок. Надо, рассуждала Алиса, и дальше держаться этот тактики: не вмешиваться, а только ненавидеть и желать зла. Какое блаженство она испытала, когда паникующий Эдмунд ломился в дверь, когда, впустив его, она увидела под фонарем потрепанную инвалидную коляску, а за коляской – папочку! Той ночью ей не спалось. Подпитанная страхом Эдмунда, вся как натянутая струна, Алиса лежала в постели, гадая, когда же тайные силы нанесут последний удар. Вскоре занялась заря (летние ночи коротки), и Алиса встала, чтобы приступить к своим обязанностям – иными словами, обеспечить брату максимальный комфорт.

Вскоре спустился камердинер Эдмунда и сообщил Алисе, что хозяин велит послать за доктором Инглисом. После осмотра доктор вновь захотел побеседовать с сестрой своего пациента. Алиса возликовала: ее ждет повторение блаженства, этакое прослушивание мотивчика из симфонии заново. На сей раз вышло еще лучше, ибо оптимизм доктора Инглиса как-то поиссяк. Эту внезапную неподвижность суставов, сказал он, нельзя списать на причины физиологического свойства, да еще она осложнена заметным упадком сил, который не сопровождается телесными повреждениями. Определенно, мистер Фарадей испытал шок – только не говорит о причине. Снова доктор Инглис спросил Алису, не знает ли она чего-то важного. Она сообщила только, что накануне вечером брат вернулся страшно напуганный – тут-то силы его и оставили. Да еще, продолжала Алиса, этот его доклад для собрания акционеров – важная штука, из-за него милый Эдмунд совсем извелся. Ему непременно надо отдыхать, спать побольше – а он не может, все доклад обдумывает. Надо, значит, в гостиную его доставить, где бумаги на столе разложены. Камердинер поможет ей, Алисе; а когда дело будет сделано, Эдмунд там же, в гостиной, и отдохнет, а доктор пускай приходит под вечер. Может, Эдмунда надо будет на недельку-другую в клинику отправить, а?

Доктор Инглис попрощался с Алисой, наказав ей время от времени заглядывать к брату и, если возникнет хоть ничтожный повод для тревоги, послать за ним. Затем он вернулся в спальню своего пациента, чтобы помочь камердинеру переместить его на первый этаж. И грохотали по ступеням шаги, и скрипели перила – как будто спускали не живого человека, а мертвый тяжкий груз. Алисе вспомнились папины похороны, вынос гроба: лестница, что вела в квартирку, которую щедротами Эдмунда занимали они с папой, была совсем узенькая…

Алиса тоже прошла в гостиную, помогла брату устроиться за столом. Комната эта глядела на сад, окруженный высокой стеной; туда вело французское окно. Прямо за окном платан шумел пышной летней кроной, а поскольку утро выдалось хмурое, гостиная была словно погружена в зеленый сумрак – разумеется, оттого, что свет сочился сквозь листву. На письменном столе громоздились бумаги; Эдмунда усадили в кресло спиной к окну, и его лицо теперь казалось утратившим краски жизни. Документы он брал дрожащими пальцами, движения были неуверенны.

Через час Алиса заглянула к брату; он по-прежнему был занят докладом. Алиса включила электричество, ведь на улице сделалось совсем мрачно; еще она закрыла окно, потому что пошел сильный дождь. Возясь с задвижками, Алиса заметила фигуру в саду: папа стоял буквально в ярде от окна. Он улыбнулся и кивнул ей, и приложил палец к губам, словно секретность доставляла ему удовольствие. Затем легким жестом папа велел ей уйти – и она ушла, только напоследок, уже в дверях, оглянулась. Брат не отвлекался от бумаг, а фигура чуть приблизилась к окну. Алисе хотелось остаться, своими глазами увидеть то, что должно было произойти, однако она сочла за лучшее повиноваться отцу. В холле было темно как ночью; Алиса немного постояла, прислушиваясь. Скоро в двери, которую она за собой притворила, повернулся ключ и щелкнул замок – ошибиться Алиса не могла. И опять – никаких звуков, только дождь барабанит да водосточные трубы плюются излишками воды. Что-то