Домой приведет тебя дьявол - Габино Иглесиас

привыкаете к маскировщику вашей боли, что приходите к такому же вашему затраханному состоянию, каким оно было до того, как это отвлечение в такой степени запутало ваш радар, что вы смогли переместить ваше внимание на эту фикцию.

По мере нашего продвижения по туннелю с неработающим радио под странный скрежет покрышек по земле под ними трещины в моем сердце, мои священные раны начинали пульсировать. Я тосковал по Аните. Тосковал по Мелисе. Возвращение домой всегда означало возвращение к моей детке и женщине, которую я люблю, но теперь возвращение домой означало возвращение в пустоту.

Истинное наслаждение – не хотеть ничего. Да, конечно, некоторые вещи приносят радость, когда мы ими занимаемся, но мы нередко принимаем то, что имеем, как должное, а иногда того, что мы имеем, нам вполне хватает. Смех вашего ребенка, например, есть нечто такое, чего не может испортить никакая нищета. Теперь у меня были деньги, много денег, но я не буду на них покупать игрушки Аните.

«Посмотри на эту лодку, папа!»

Долбаная эта лодка. Ее дешевый пластик сделал Аниту такой счастливой.

– Что ты собираешься делать со своими деньгами?

Этот вопрос сорвался с моего языка, прежде чем я понял, что задаю его. Разговор был спасением, компенсаторным механизмом, который позволял мне изгнать из головы прекрасную улыбку Аниты и ее яркие карие глаза.

– Я тебе говорил: уеду на север. Может быть, в Орегон. Там у них есть места на берегу, где вода холодная, а из океана торчат огромные скалы. Я видел фотки. Хочу взять в аренду хороший домик, а потом вызвать к себе мать. Я хочу, чтобы она прожила остаток жизни в покое, ты меня понимаешь. Она это заслужила.

– В аренду? А почему не купить? Деньги у тебя есть.

Хуанка на секунду повернул голову в мою сторону. Сморщил гримасу.

– Ты это серьезно?

Я не знал, что ему сказать.

– Посмотри на меня, чувак. Я никогда не пойду ни в какой гребаный банк и не куплю дом. Этого не будет. Ты не должен покупать себе дома. Аренда. Может, найдешь себе какую халтуру. Найди черного юриста, который сможет дать тебе липовые бумаги, в которых будет сказано, что кто-то там помер, а тебе оставил немного бабок. Я не знаю, где ты жил, чувак, но твоя смуглая кожа и твой акцент – сущий геморрой для людей. Я знаю, твоя матушка была гражданка, так что бумаги у тебя есть. Ты можешь принести этим херам с бугра вагон бумаг с печатями, но для расиста всему этому ноль цена, ты меня понимаешь. Смуглокожий чувак с сотней тысяч долларов в кармане и в шикарном костюме от дизайнера стоит всего треть того, что стоит для них белый с двадцаткой в бумажнике и дырявых джинсах.

Самое странное в словах Хуанки было то, что его речь ощущалась как атака. Моя первая реакция была согласиться, сказать ему, что полностью на его стороне. Я хотел сказать ему, что мне много раз отказывали в работе, для которой у меня была достаточная квалификация, что меня увольняли по надуманным основаниям, увольняли люди гораздо глупее меня. И ни один из тех, кто меня увольнял, не был билингвом. Но я держал рот на замке, потому что монстр расизма имеет много голов, и нас нередко кусают разные головы. А еще я промолчал, потому что он был прав.

Каждый раз проезжая мимо одной из дыр в стене туннеля, я чувствовал, как по моему позвоночнику пробегает мелкая дрожь. Мой мозг кормил меня сценариями, которые я не хотел знать. Наша машина ломается, и эти твари начинают вылезать из своих дыр. Целая банда этих тварей останавливает машину камнями, мы стреляем в них, пока не заканчиваются патроны.

Наконец впереди появилась платформа. Ни один из сценариев, существовавших в моей голове, не материализовался. Может быть, Богу и в самом деле время от времени удавалось подбрасывать нам кость, как он это сделал с Брайаном в пустыне. Да, я его убил с божьей помощью. И теперь я владелец трех кирпичей.

Когда мы оказались в гараже, Хуанка улыбнулся.

– Добро пожаловать в Соединенные Штаты Америки, cabrо́n. У вас есть что-нибудь, подлежащее декларированию?

– Да, у нас более полумиллиона долларов в махоньком розовом рюкзачке.

– Ха-ха. Chinga tu madre, güey. No juegues con mi dinero[337].

Дверь поднялась, и мы выехали на улицы Эль-Пасо. Они казались гостеприимными в своей пустоте, словно асфальтированное обещание лучшего.

До дома Хуанки мы доехали молча. Он припарковался, мы вышли, потянулись.

– Я брошу рюкзак в мою машину. Потом мы можем посетить ванную, заправиться и пожрать что-нибудь, а потом доставить наши задницы в Остин.

– Эта часть твоего плана всегда была лучшей.

Глава 38

Мы взяли перекусить в магазинчике при заправке, когда заехали туда пополнить бензобак. Хуанка купил красную сумку с нарисованными на ней мультяшными машинками. В магазинчике стояли громадные статуи Девы Марии Гваделупской, они стояли под постерами Джона Уэйна[338]. Я взял пакетик с маленькими пышками и еще одну баночку растворимого кофе, который обещал вкус ванили. Я помню, Мелиса говорила мне, что такие вещи закупоривают вены, разрушают печень, уничтожают желудок. Я с нетерпением ждал долгого путешествия с ней в машине. Я с нетерпением ждал спектаклей, которые она будет разыгрывать, беря двумя пальцами меню в «Уэффл-Хаусе» и корча рожи, как она потом берет салфетку и начинает протирать приборы, когда нам приносят заказ.

Когда мы выехали на Ф-10, небо перестало быть черным. Хуанка повозился немного со своим телефоном, и мы стали слушать странный альбом, в котором за прекрасными, наложенными один на другой голосами слышалось гудение дронов.

– Мы что слушаем? – спросил я.

– Нечто такое, что позволяет мне расслабиться, но я могу найти тебе Хуана Габриэля, если хочешь.

– Нет, меня устраивает. Так что мы скажем Стефани?

Хуанка долго смотрел на меня, прежде чем ответить.

– Мы скажем ей правду – он умер в пустыне, когда мы отстреливались от этих говнососов. Пуля попала в него. Она знала, что это рискованно. Васкес считает, что смерть Стьюи и Кевина поможет ей пережить горе, облегчит глотание этой таблетки, ты меня понимаешь. Мы дадим ей сорок семь тысяч и назовем это подарком от Васкеса. Ну, ты понимаешь, если ты не против.

Сорок семь тысяч долларов. Вероятно, Стефани таких денег в жизни не видела.

Я допил кофе, у которого был вкус холодной задницы с намеком на запах ванили, и съел половину