Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

– Ах, но зато потом не будет болеть! К тому же это быстро: ты просто откроешь пошире ротик, как будто собираешься положить в него самую большую клубнику, крепко возьмешь меня за руку, а дантист выдернет то, на что совсем не обязательно смотреть…

Это живое описание было на диво бестактно, и девочка вновь заплакала.

– Ой, не надо, не надо!.. – Вновь открылась дверь, и несчастная, вцепившись в леди Рорк, зарыдала пуще прежнего: – Ох, это за мной!..

Леди Рорк склонилась над ней, всматриваясь в лицо.

– Пойдем, милая, и скоро все закончится. Этот джентльмен не успеет досчитать до ста, как мы вернемся, а для него все мучения будут еще впереди.

Теперь я вновь попытался прогнать из памяти эту сцену, такую банальную и в то же время яркую, зловещими нотками перекликающуюся с историей дрозда. Блуждая, мысли привели меня к другому воспоминанию о леди Рорк. К концу сезона я хорошо ее узнал и не переставал поражаться неувядающей жизнерадостности, которая все распускалась и распускалась, как цветок с бесчисленными лепестками. Она устраивала большие приемы и обладала главным талантом хорошей хозяйки: испытывать огромное удовольствие от собственных вечеринок. Она была превосходной наездницей и могла, протанцевав до рассвета, в полдевятого утра уже скакать по Гайд-парку на каком‐нибудь особо злобном жеребце, почти не обращая на него внимания. Прекрасно разбиралась в музыке, изумительно одевалась, с трогательной нежностью относилась к своему чахлому мужу и часами играла с ним в пикет (единственное, что он ценил в жизни, помимо жены). Если бы в современном демократичном Лондоне была королева света, можно не сомневаться, кому в том сезоне досталась бы корона. Немногие знали, что леди Рорк очень увлекается мистицизмом и оккультизмом. Говорили, что она обладает выдающимися способностями медиума, однако лично я не присутствовал ни на одном ее сеансе.

И все же, несмотря на победную симфонию ее жизни, до моих ушей временами доносилась крайне дисгармоничная мелодия. Отчетливее всего она звучала в том, как леди Рорк относилась к отдаленному кузену своего мужа, Арчи Рорку. Все знали, что Арчи безумно в нее влюблен. Это невозможно было не заметить, и немыслимо, чтобы она сама об этом не подозревала. Конечно, многие женщины инстинктивно раздувают страсть, которую не могут разделить и не собираются удовлетворять, точно так же как мужчины инстинктивно потакают страсти, которой не питают, однако даже кокетливой безжалостности есть предел. Она не была «жестока из доброты» [58]– она прикрывала добротой демоническую жестокость: все время держала Арчи при себе, одаривала его дружескими прикосновениями и мелкими привилегиями, которые для нее не значили ничего, а в нем лишь распаляли жажду; подносила к его губам кубок, только чтобы показать, что тот пуст.

Все это можно было бы объяснить добродетельностью: она, вероятно, догадывалась, что мужу осталось недолго, и собиралась выйти замуж за Арчи, что в дальнейшем подтвердила их помолвка. Однако я, глядя на то, как она кормит Арчи шелухой и поит из пустого кубка, не мог объяснить эту жестокость ничем иным, кроме наслаждения при виде его страданий. Каким‐то образом это впечатление пугающе подходило к истории с дроздом и с грустной девочкой у дантиста. Тем не менее даже в сгустившихся сумерках ее красота, очарование и веселая жизнерадостность сияли, словно маяк, и я корил себя за извращенное истолкование увиденного.

Весной на следующий год после нашего знакомства я провел выходные в гостях у сэра и леди Рорк в Линкоте. Она предложила мне приехать в субботу утром, пока не собрались остальные гости, и пообедать наедине с ней и ее мужем. Сэр Эрнест был очень молчалив, выглядел осунувшимся и больным. За обедом он не произнес ни слова, если не считать внезапного вопроса к дворецкому: «Что‐нибудь слышно о девочке?» Узнав, что известий нет, он вновь погрузился в молчание. При этом вопросе по лицу леди Рорк промелькнула тень скрытой тревоги, а после ответа она вновь просияла и, словно чтобы сменить тему, спросила, не буду ли я против скоротать время до прибытия гостей в бесцельной прогулке по лесам.

Вскоре она спустилась, переодетая для прогулки, словно Диана[59], и шаг ее был так же быстр и легок. Вокруг буйствовала цветами и птичьим пением весна. Весенние псы загнали зиму до смерти, и природа торжествовала. На гребне кряжа, возвышавшегося над лесом, леди Рорк остановилась, раскинув руки, и воскликнула:

– Ах, весна! Как я хочу ее обнять – и нарциссы, и западный ветер, и тени облаков. Здесь, на природе, каждый миг совершается что‐нибудь удивительное, а в Лондоне удивляет только невероятное количество грязи. Что за солнце, что за воздух!.. Впивайте это божественное лекарство от всех хворей. Порой без него не обойтись – ведь вокруг столько печалей и ужасов, боли, страданий и тлена. Впрочем, они лишь подчеркивают величественную красоту стойкости. Даже когда перед глазами разворачивается заведомо безнадежная борьба за жизнь, это согревает душу. – Сияние ее глаз померкло, она уронила руки и зашагала вперед, а потом с печальным видом негромко проговорила: – Два дня назад здесь случилась такая беда! Маленькая девочка – как же ее звали?.. ах да, Эллен Давенпорт! – пришла к нам с запиской из деревни. Не застав меня дома, она оставила записку и, видимо, пустилась в обратный путь. С тех пор ее больше не видели. Словесный портрет разослали во все деревни на несколько миль вокруг, но, как вы и слышали за обедом, известий о ней нет. В парке обыскали каждый уголок – ничего. И все же в этом есть свое великолепие. Вчера я ходила навестить ее мать. Та подавлена горем, но не оставляет надежды. Она сказала: «Если будет на то Божья воля, моя Эллен найдется живой. А если мы найдем ее мертвой, это тоже Божья воля». – Леди Рорк помолчала. – Впрочем, я пригласила вас не для того, чтобы оплакивать трагедию. Мне хотелось устроить вам весеннюю чистку после долгой зимы в городе. Чувствуете, как ветер уносит скопившуюся пыль, словно сосущий аппарат, каким чистят ковры? А солнце!.. Впитывайте его, как губка, пока с вас не потечет!

Несколько миль мы шли по гребню кряжа. Жаворонки взвивались в небо с весенней песней и в экстазе падали в траву. Потом мы спустились крутой тропой через леса и опушки парка, мимо ив с пушистыми мягкими бутонами и ракит, увешанных сережками. В ложбинках плясали нарциссы, и весенние травы пробивались сквозь хрупкий, увядший покров зимы. Мы прошли деревенской улицей мимо домиков под красными черепичными крышами, и моя спутница показала мне, где жила пропавшая девочка. Затем мы пересекли луг и вышли на дорогу возле