Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

Арчи стиснул подлокотники. Его руки дрожали. Дважды он пытался продолжить и лишь на третий раз совладал с собой.

– Над столом сгустилась на два-три фута в высоту слегка светящаяся дымка, и в ней постепенно проступили очертания человеческого тела – талия, затем руки, плечи, шея, голова. Черты лица некоторое время колебались, образ покачивался взад-вперед, а потом стремительно уплотнился, и я увидел перед собой маленькую девочку. На шее у нее висели бусы, которые я совсем недавно видел возле тела, обнаруженного на дне озера. Девочка медленно открыла глаза, и я спросил, кто она, хотя уже знал ответ. Едва слышно, но отчетливо она прошептала: «Эллен Давенпорт».

Поначалу мной завладел отчаянный страх, однако я напомнил себе, что эта маленькая белая фигурка с широко раскрытыми глазами – всего лишь галлюцинация. Весь день я думал о несчастном ребенке, чье тело на моих глазах подняли со дна озера; этот образ – лишь причудливая проекция моих мыслей. И все же в глубине души я ощущал, что призрак появился независимо от меня. Почему же и с какой целью? Как я настаивал, чтобы Сибил устроила сеанс! А теперь отдал бы все что угодно, лишь бы его не случилось. Единственное, что утешало, – она находится в трансе и ничего не осознает. Быть может, призрак рассеется прежде, чем она очнется…

Тут Сибил шевельнулась, открыла глаза, и ее лицо исказила гримаса нечеловеческого ужаса. Во взгляде читалось узнавание – Сибил знала, чей это призрак. Слабо мерцавшая над столом фигурка повернулась к ней, белые губы шевельнулись. «Да, я Эллен Давенпорт, – прошептала девочка уже громче. – Ты могла спасти меня или хотя бы попытаться, а вместо этого смотрела, как я барахталась, пока не утонула».

С этими словами видение исчезло – не растворилось постепенно, а пропало, словно его стерли. Мы с Сибил остались одни в приглушенном свете лампы, и тишина звенела в ушах.

Я встал и включил электрический свет, чувствуя, как в душе что‐то сломалось и оледенело. Сибил сидела не шевелясь и смотрела невидящим взглядом перед собой. Она ни словом не опровергла прозвучавшее обвинение, и я был этому рад. Иногда отрицать не только бесполезно, но и грешно.

Не в силах ни взглянуть на нее, ни произнести хоть слово, я протянул руки к неразожженному камину, словно в нем пылал огонь. Зашелестело платье, и я с тоской подумал, как бесполезны будут любые ее слова. Однако шелест удалялся. Скрипнула дверь, и я остался в комнате один, а вскоре покинул дом.

Я не нарушил повисшего молчания, чувствуя, что Арчи еще не закончил.

– Я любил ее всем сердцем, – проговорил он, – и она это знала. Может быть, именно поэтому я больше не пытался с ней увидеться, а она не пыталась увидеться со мной. Между нами всегда стояла бы маленькая белая фигурка, и Сибил не могла отрицать ее слов. Вот и вся история. Если думаешь, что я мог бы поступить иначе, молчи. Я знаю, что не мог, и она не могла.

Арчи встал.

– Слышал, будет дознание. Надеюсь, выяснится, что она покончила с собой. Ведь это значило бы, что в невыносимом раскаянии она искупила свой поступок.

Уже на пороге он обернулся и произнес:

– Неисповедимы Его пути.

Садовник

Под Рождество мои друзья, Хью Грейнджер и его жена, сняли на месяц дом, где нам предстояло стать свидетелями весьма странных явлений, и пригласили меня провести две недели у них в гостях. Я с большой охотой принял приглашение, поскольку хорошо знал тот приятный вересковый край, а в особенности – восхитительно коварные поля для гольфа. К тому же мне дали понять, что игра в гольф с Хью станет одной из моих главных обязанностей: это избавит Маргарет от необходимости даже близко подходить к клюшкам и прочим принадлежностям для гольфа, который она всей душой ненавидит.

Я приехал, когда день еще не погас, и, обнаружив, что хозяев нет дома, решил прогуляться в окрестностях. Дом и сад располагались на плоскогорье, обращенные к югу, а ниже лежало пастбище акра [61]в два, покато спускавшееся к извилистому ручью, через который был перекинут пешеходный мост. Поблизости стоял крытый соломой домик в окружении грядок. Тропа через пастбище начиналась от садовой калитки, проходила мимо этого домика, пересекала ручей и, как я помнил, кратчайшим путем выводила к полю для гольфа всего в полумиле отсюда. Домик явно относился к имению, и я решил, что он принадлежит садовнику. Этому простому и логичному предположению противоречило то, что в доме явно никто не жил. Несмотря на вечернюю прохладу, над трубами не вился дымок, а приблизившись, я ощутил выжидательную атмосферу, столь свойственную незанятому жилью. Дом будто замер в ожидании обитателей, которые вдохнут новую жизнь в его идеально ухоженные стены. Садик, огороженный аккуратным свежепокрашенным забором, явно нуждался в прополке, а на клумбе у передней двери завяли хризантемы. Все это я отметил походя, не задерживаясь, миновал мост, поднялся по заросшему вереском склону и вскоре убедился в верности моих географических воспоминаний: впереди показался клуб.

Я рассчитывал, что к этому времени Хью как раз закончит раунд и мы сможем вместе прогуляться обратно, однако выяснилось, что буквально пять минут назад миссис Грейнджер заехала за мужем на машине. Тогда я двинулся обратно тем же путем, каким пришел, но сперва, как истинный любитель гольфа, прогулялся до семнадцатой и восемнадцатой лунки, где испытал приятное чувство узнавания при виде разверстой песчаной ямы, неумолимым стражем расположившейся перед грином. Пройду ли я завтра мимо нее уверенным шагом победителя, чей мяч благополучно приземлился на коротко стриженную зеленую траву, или обреченной походкой человека, которому предстоит рыться в песке?..[62]

Короткий зимний вечер быстро мерк, и, когда я ступил на мост через ручей, уже сгустились сумерки. Справа призрачно светились беленые стены крытого соломой домика, и краем глаза я заметил свет в одном из окон. Значит, там все‐таки живут!

Присмотревшись, я понял, что меня, должно быть, обмануло отражение закатного зарева в стеклах: в немилосердных сумерках дом выглядел еще печальней прежнего. И все же, несмотря на явные признаки необитаемости, я чувствовал, что в доме кто‐то есть. Уцепившись за эту абсурдную фантазию, разум подсказывал, что хозяин дома может быть на заднем дворе, потому я его и не вижу. Отчего‐то мне захотелось непременно в этом убедиться – настолько странным было противоречие между чувствами, говорившими, что дом пуст, и необъяснимой уверенностью в том, что он обитаем. Если на заднем дворе действительно кто‐то есть, можно прикрыть свое неуместное любопытство просьбой подсказать кратчайший путь к дому, где я гощу. Внутренне протестуя против этого нелепого поступка, я вошел в калитку и постучал в дверь. Ответа не