Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон

По коридору мы пробрались кое-как, ощупью, а вот на лестнице был кромешный мрак. Сторли напрасно ощупывал стену в поисках выключателя. Пришлось ему вернуться за спичками, и только с их помощью выключатель нашелся. Но и при электрическом свете мы двигались очень медленно – нас сдерживал густейший туман. Мы пересекли холл, Сторли долго возился с замком парадной двери, наконец открыл ее прямо навстречу бледным и ясным рассветным лучам. Мы все еще мешкали на крыльце, когда из гаража выехал автомобиль Сторли. За рулем сидел Лэмп, рядом с ним – женщина. Автомобиль развернулся и помчался вниз, к реке.

– Боже милосердный, что происходит? – воскликнул Сторли. – Ведь это был Лэмп. Куда его понесло? И что за женщина сидела с ним рядом? Ты успел ее разглядеть?

В сером утреннем свете мы переглянулись, и каждый прочел в лице другого чудовищную разгадку.

Финал этой истории, возможно, известен читателю, ведь назавтра в Тренче было проведено расследование. Пустой автомобиль обнаружился на мосту через реку Инглис: на него наткнулся поденщик, когда поутру шел на работу. Шлюз обшарили. Выловили два мертвых тела, одно – неизвестной женщины, другое – Джеймса Лэмпа. Женщина явно пробыла под водой несколько дней, в то время как Джеймс Лэмп – всего несколько часов. Однако ее руки оказались крепко стиснуты на горле Лэмпа – настолько крепко, что эту пару еле-еле удалось разъединить. В голове у женщины зияла рана – результат револьверного выстрела; пуля вошла в череп и застряла в мозге. Врач засвидетельствовал, что в воду женщину швырнули, когда она уже не дышала; вдобавок на ее шее висел привязанный железный брус. В погибшей опознали миссис Лэмп.

Танец

Филип Хоуп, похихикивая и всхрапывая, будто лошак, наблюдал за поединком паука и осы, что угодила в паутину. Раз или два оса делала мощный рывок и удерживалась в плену лишь на одном-единственном крыле, опутанном невесомыми липкими нитями; в эти моменты Филип Хоуп опасался, как бы она не высвободилась. Но ее противник оказывался и быстрее, и хитрее; спешил к осе по шелковой лесенке, легкий и проворный, и охватывал вновь сплетенной петлей осиную голову или дерзкую лапку, причем Филип неизменно упускал сам критический момент – настолько молниеносно все свершалось.

– Ишь, заарканил-таки ее, да прямо за шейку! – усмехнулся Филип и надел очки. – Ни дать ни взять вешатель за работой в восемь утра. Даже кончики лап у него серые – как перчатки палача! Потрясающе!

Хитрюга паук! Филип болел за него, ведь осе – этой заполошной неуклюжей твари – паук противопоставил разумный расчет и ловкость; а между тем один укол изогнутого осиного жала, угоди он в жирное, шарообразное, пятнистое паучье тело, положил бы конец поединку. Паук, судя по всему, знал, что смерть его таится в этом столь отчаянно разящем ятагане, и держался вне пределов досягаемости жала, опутывая покамест другие, не столь опасные части тела своей жертвы. Второе крылышко уже было прочно зафиксировано, и вдруг паук взгромоздился на осу, прямо ей на тончайшую талию, на эту нить, которая соединяла полосатое брюшко с грудкой, – и словно бы разорвал, а может, раскусил осу надвое.

Тельце свалилось с паутины, паук живо расчленил его и по частям утащил в плетеный туннель в самом центре своего логова. С этим действом ничто не могло сравниться ни филигранностью исполнения, ни жестокостью – а оба эти качества вызывали в Филипе восторженный трепет. Он поднялся с клумбы георгинов, которая служила ему ложем во время завораживающего мини-спектакля, и с минуту прикидывал, чем бы еще развлечься. Неказистый собою – низкорослый, тщедушный, узкогрудый, руки и ноги какие-то скрюченные, – Филип при ходьбе опирался на трость, ибо у него не гнулось колено. Однако, даже приволакивая ногу, двигался он шустро и проворно. Костюм на нем был фантастический – сюртук ярко-горчичного цвета, зеленый шелковый шейный платок, розовая, тоже шелковая, рубашка с отложным воротником, из которого торчала довольно длинная шея, увенчанная мышиным личиком. Безволосый заостренный подбородок, казалось, вовсе не знал, что такое бритва. Глаза у Филипа были серые, как сталь, веки – напрочь лишенные ресниц; смотрел ли он вверх или вниз, у наблюдателя складывалось впечатление, будто Филип Хоуп готов высмеивать всё и вся. Глаза эти много повидали – и немало позабавились увиденным. Шляпы Филип не носил: его головенку покрывала только пышная копна рыже-каштановых волос, хотя вряд ли она могла ввести кого-то в заблуждение; к слову, Филип себе такую цель и не ставил.

По ту сторону лужайки, наполовину скрытый кустарниками, располагался теннисный корт с песчано-глиняным покрытием; именно там полчаса назад Филип оставил свою жену и своего же секретаря Джулиана Уэстона; парочка была занята игрой. Любому из этих двоих Филип годился в отцы, а их лета (двадцать два и двадцать три соответственно) в сумме равнялись Филиповым сорока пяти. Сквозь живую изгородь не видно было порывистых движений, производимых двумя облаченными в белое фигурами; наверное, наигрались уже, решил Филип. Перед уходом он сказал, что намерен совершить прогулку в авто; они думают, его здесь нет – так почему бы не воспользоваться случаем и не пошпионить за ними? С такой мыслью Филип подкрался к живой изгороди. Вот они, пара глупышей, – в считаных ярдах от него; сидят по разным углам беседки. Сибилла толкнула теннисный мячик, он покатился по полу, выложенному плиткой, прямо к Джулиану; Джулиан поймал его и отправил обратно. Поистине, стоит задержаться, понаблюдать; что-то предпримут эти двое, когда им наскучит такое времяпровождение? Мяч и так уже прогнан этим маршрутом пять или шесть раз; вот Джулиан его проворонил, мяч лежит теперь, никому не интересный, под столом, в уголке. А Сибилла с Джулианом сидят как сидели и поедают друг друга глазами. Филип скрючился, придвинулся поближе, все еще незаметный для жены и секретаря. Ему хотелось не только видеть, но и слышать. Его лицо – физиономия сатира с острым подбородком и ушами торчком – вспыхнуло от предвкушения тайной забавы, а мелкие беленькие зубки впились в нижнюю губу с целью подавить смешок.

Всю последнюю неделю Филип наблюдал, как увязают в нежных чувствах два юных создания. Они сразу сошлись, едва месяц назад Джулиан появился в доме Филипа Хоупа; их потянуло друг к другу – сказывалась молодость с ее всегдашней прямотой. Они вместе катались, играли в разные игры, купались, беззаботно, бездумно наслаждаясь моментом. Однако очень скоро Филип догадался: под естественными в таком возрасте приятельскими отношениями шевелится нечто равно тревожащее и распаляющее обоих. Глаза у них так и светились друг при друге, ушки каждый держал на макушке – не пропустить звук милых шагов, вздох или