Солнцестояние - Кэтрин Болфинч

Поднявшись, девушка занялась телефоном. Сняла пленку с экрана, наклеила, провозившись какое-то время, чтобы не было пузырьков воздуха и мелкой пыли, защитное стекло. Подождала, пока синхронизируются контакты, хотя помнила мобильный матери наизусть. Старый номер Лиза решила не восстанавливать, так что отправила ей сообщение с новым. Мама прислала в ответ фото клубничной грядки. Бабушка умерла десять лет назад, но принадлежавший ей когда-то огород выглядел все так же благодаря стараниям родителей.

Они не списывались больше трех месяцев.

Рассмотрев все детали на снимке, Лиза разрешила себе обвести комнату взглядом. Одинокая чашка из-под кофе, которую она не помыла еще прошлым утром, стояла на журнальном столике. Недочитанная книга с торчавшей из страниц закладкой лежала рядом. Мягкая обложка загнулась с одного уголка.

Кирилл всегда ругал ее за такое небрежное отношение к книгам.

Лиза больно ущипнула себя за предплечье и поморщилась. Глубокие следы, словно от когтей, на пустом запястье обнимали руку, как браслет.

Сдавшись, девушка наспех собралась и вылетела из квартиры, будто за ней гнался сам дьявол.

Без всякой цели она бродила по центру, который наводнили в летний сезон туристы. Был поздний вечер, но солнце еще разливало медные лучи с горизонта, делая Петербург сказочным городом с открыток и календарей. Лиза брела и брела вперед, не глядя в телефон и не затыкая уши музыкой. Разбираться с новым гаджетом и восстанавливать приложения совершенно не хотелось, к тому же обычный людской гомон казался чем-то, что прочно удерживало ее в реальности.

А та продолжала идти трещинами, грозя разбиться на осколки и погрузить Лизу в ледяную воду, из которой она уже никогда не сможет выбраться.

Купола Никольского собора сияли золотом. Девушка поняла, что вышла к Пикалову мосту, который был знаменит тем, что с его середины можно было насчитать, не сходя с места, семь мостов в зоне видимости. Если сделать это, таинственное Семимостье исполнит твое самое заветное желание.

Лиза перегнулась через парапет, всматриваясь в темную воду канала. Подняла глаза и увидела первый мост. Повернув голову, наткнулась взглядом на второй, а чуть дальше – на третий. Сама не заметила, как досчитала до семи, медленно поворачиваясь вокруг своей оси.

– Девушка! – окликнул мужской голос.

К ней подошел незнакомец средних лет в серой ветровке. Через его плечо был перекинут одной лямкой потрепанный рюкзак.

– Вы обронили.

Лиза уставилась на его ладонь, на которой маленькой змейкой свернулась плетеная фенечка из черных нитей. Она помотала головой, силясь проглотить вставший в горле ком.

– Это не мое.

– Точно ваше. Из кармана выпало только что. Ну, как знаете, – пожал плечами мужчина и положил украшение на парапет перед ней. Поправив рюкзак, он скорым шагом пошел в сторону собора.

Лиза сжала парапет пальцами. Посмотрела на браслет, который притягивал ее, как магнит.

Кирилла с ним похоронили.

Именно это ей втолковывала мать, убеждая ее снять свой – красный.

Девушка снова перевела взгляд на золотые купола Никольского собора. Инга велела ей не оглядываться, молиться и ждать, что Господь спасет ее душу. Она не заметила, как пальцы уже начали перебирать тугое плетение браслета, и от прикосновения к этим нитям в ней рождалось сладкое чувство, будто она вернулась домой.

Налетел порыв ветра, и в его шепоте Лиза четко услышала, как кто-то зовет ее по имени снова и снова. Выдохнув и прикрыв на мгновение глаза, она с улыбкой обернулась.

Дарья Раскина

На ту сторону болота

– Потеряешь ты сына, Марька, – тянет бабка злорадно, шумно сербая чабрец из сколотой кружки. – Упустишь.

«Так-так-так», – соглашается нож, стуча по доске, и Марьяна откладывает предателя, принимаясь рвать крапиву руками. Зелено-бурые клочья сыплются в кастрюлю мятыми кружевными юбками. Кожу щиплет, но сквозь мозоли почти не больно, Марьяна привыкла.

– Типун тебе, старая, – бросает она, вытирая руки о перепачканный передник. Пальцы цепляются за край одежды, щекочут бахрому ниток. Марьяна склоняется над пузатым бидоном и кряхтит, заливая мутную воду в широкий эмалированный таз. Бабкины глупости ей слушать некогда: лето на исходе, а погреб и на треть не заполнен. Чем кормиться зимой? Маринованными сказками? Она косится на часы на стене, морщится от ворчливого сербанья за спиной: – Заскучала? Каштаны вон из банки пощелкай, зубы займи.

Девятый десяток бабке, а во рту все еще медвежий капкан. Сохранила зубы крепкими и острыми. Лучше бы мозги.

– Оставь мальчишу в покое. – Марьяна опускает таз на печку, подбавляет поленьев и возвращается к столу. Снова берет нож. – Куда он денется?

– Ну вот сейчас он где? – Старуха покрякивает и скрипит, словно застрявшая зерномолка. – На болото опять потащился? Сколько можно духов испытывать? Говорю тебе, видели опять огоньки, там, где деревню затопило. Значит, нечисть поднялась. Опасно там, утащат парня, и пикнуть не успеет.

«Так-так-так, – стращает под руку нож-изменник, – так-так-так».

Марьяна заправляет под косынку выбившуюся прядь черных волос.

– А кто виноват? Сама в глупости эти веришь и Ваньке небылицы наплела. Вот он и таскается по болотам в поисках твоей нечисти. Потонет – пусть по твою душу выть приходит.

– Не потонет, – вздыхает бабка, – а сгинет. На ту сторону болота перейдет.

Марьяна замирает.

– Ты чего мелешь, старая? – Так бы и набила бабке полный рот крапивой.

Бабка смотрит в ответ, и серая муть в выцветших, словно вымерших глазах прихватывает позвоночник холодом. Давно не всплывало столько правды в рассеянном взгляде. Вот ведь ведьма.

– Погоди ты гавкать, – шепчет старуха, и ее сморщенные, пожелтевшие от табака губы трясутся. – Скажи лучше, когда он про свою Лесечку в последний раз говорил.

Грохот и звон. Со стены упали часы. Марьяна вздрагивает и долго рассматривает осколки стекла от циферблата. В них отражается ее собственное побелевшее лицо.

Подняв часы, она вешает на место то, что уцелело. Подумаешь, что сломались. Время они и прежде не показывали, да уж больно красивые, с кувшинкой.

– Да ты чего, лет десять уже ни слова… с тех пор, когда я его, ну… – Она разводит руками и чувствует, как ладони горят, вспоминая давние отчаянные оплеухи.

Бабка хмурит те места, где в молодости были брови.

– Заткнуть-то ты его тогда заткнула, а откуда знаешь, что из головы нечисть прогнала?

Марьяна сжимает крапивный стебель так, что ладонь немеет.

– Да бред это все, выдумки. Нет никакой Лесечки и не было никогда.

– А пошто отхлестала тогда мальчонку? Почему запретила на болото ходить? Имя говорить?

– Да потому что надоело! Как