Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

Вернувшись домой, накормив обедом Верочку, сама ничего так и не съев, Ксения долго сидела в кресле без движения, уставившись в одну точку, стараясь успокоиться. Зарядила в проигрыватель DVD-диск с какой-то классической музыкой. Надеялась, что вид музыкантов, смотрящих в партитуру и сосредоточенно извлекающих звуки из своих инструментов, поможет ей привести в порядок мысли и чувства. Но на диске оказался телефильм, снятый во время постановки оперы Прокофьева «Огненный ангел». Когда-то давно Ксения начинала ее смотреть и бросила, а сейчас досмотрела до конца, завороженная инфернальными сценическими образами.

Какие-то демонические синюшно-бледные голые фигуры, ползающие по сцене, католические монашки, молодые все как на подбор, одержимые дьяволом и бесстыдно обнажавшиеся перед зрительным залом, чтобы устроить оргию с прославлением Сатаны, Фауст и Мефистофель в виде бродяг, маг и оккультист Агриппа, мрачный инквизитор-экзорцист в кроваво-красном облачении, требующий сжечь ведьму на костре…

Ксения смотрела на экран и словно тонула в холодном глубоком омуте, не в силах оторваться от зрелища, подобного кошмарному сну.

Потом, когда оперное беснование закончилось, она долго сидела, неподвижная, тупо пялясь в пустой экран, впечатанная в тишину, как в застывающий бетон.

Так и просидела до ужина. Тогда уже перекусила немного вместе с дочерью. Руки больше не дрожали, мысли не разлетались мусором на ветру. Кажется, она наконец пришла в себя.

* * *

Напутствуя Верочку перед сном, без сказки на этот раз, Ксения возобновила давешний разговор, чувствуя при том, как шевелится в утробе мерзкое щупальце тревоги.

– Ну что, рассказывай про тетю. Все по порядку. Где ты ее встретила? Кто она такая? Что тебе говорила?

«Черт! – подумала с досадой. – Я же ее допрашиваю. Как следователь какой-то. Нельзя так с ребенком, нельзя!»

– Она ночью ко мне приходила. Два раза уже, – отвечала Верочка, и Ксения не сразу поняла весь смысл сказанного.

Уточнила:

– Где она к тебе приходила?

И тут же спохватилась: «Да ведь понятно где. Если ночью. Где же еще, как не прямо здесь!» Еще уточнила:

– Во сне, что ли?

Ответ дочери обволок ее муторной жутью:

– Нет, не во сне. Я просыпалась. И она тут была, в комнате. А потом я снова заснула.

«Неужели кто-то проник в дом?! Был здесь ночью! Разговаривал с Верочкой!» Мысль изламывалась, дробилась в голове.

Ксения вспомнила уродливую тень, которую видела прошлой ночью, пробудившись от кошмара.

– Тетя сказала, – продолжала Верочка, – что теперь она моя мама, а не ты. Ты – бывшая мама, у тебя больше нет на меня прав. Она скоро меня заберет.

Какие-то холодные длинные иглы пронзали Ксению, вползая в тело снизу, протыкая насквозь кишечник, желудок, сердце, легкие, мозг. Верочка не шутит, чувствовала она, не шутит! В глазах дочери ей чудился металл, как будто на дне взгляда кольцами свернулась железная стружка.

– Как она к нам… вошла? Откуда вообще? Откуда она? – с трудом выдавила Ксения, стараясь не сорваться в истерику и панику.

Внимательно смотрела Верочка на мать, становилась спокойней, уверенней в себе, даже оттенок снисходительности проступил на личике. Ксения вдруг с ужасом представила, что Верочка сейчас злорадно рассмеется ей в лицо. Нет – не рассмеялась. Но заговорила с каменной серьезностью, и каждая фраза вонзалась в Ксению гвоздем:

– Тетя пришла из смерти. Она сказала, что внутри смерти – там сказка, и там можно жить, только по-другому, не как здесь. Она уведет меня к себе, в свою сказку, потому что я теперь ее дочь. И мы будем жить там, внутри. Там, с ней и с папой.

Во всей этой тираде четырежды прозвучало «ТАМ»: «ТАМ сказка», «ТАМ можно жить», «жить ТАМ», «ТАМ, с ней»… У Ксении в голове словно били в барабан, – там! там! там! там! – и эхо ударов раскатывалось под черепом, как под пещерным сводом.

– С папой? – пробормотала Ксения. – Она тебе про папу говорила?

– Еще как говорила! – Яд в словах дочери, он вился, клубился дымчатыми нитями, как чернила, капнувшие в воду. – Все мне рассказала вчера. Ночью. Папа не умер случайно, как ты наврала. Он себя убил. А виновата ты. Ты довела его. Ты говорила, что он не мужик, а тряпка. Что не может семью обеспечивать. Что ты в своей таможне получаешь больше него. А он, как дятел, стучит на своих барабанах, и даже это у него так себе получается. Что с ним никакие приличные музыканты вместе играть не будут – только такие же долбодятлы и лузеры, как он. Все, на что он способен для семьи, – это только сказки для дочки сочинять, для меня! А мне очень его сказки нравились, больше, чем твои. Говорила, что уйдешь от него, что найдешь наконец себе мужчину, с которым заживешь по-человечески. А то ведь папа тебя даже ни разу за границу не свозил. А что вы были один раз – так на твои же деньги, а не на его.

Ксения сидела перед дочерью, потрясенная и словно оплеванная. Каждое слово, слетавшее с Верочкиных уст и жалившее в сердце, было ложью. Но очень похожей на правду. Верочка почти дословно повторяла ее мысли, мучительные и нежеланные, которые сами просились у Ксении на язык во время последней ссоры с Петром, но она сдержалась, подавила эти подлые ростки, ведь она любила его, жить без него не могла, а он, родной, милый, глупый, что же он тогда наделал!..

Верочка меж тем продолжала:

– А папа пошел, пил с горя и убил себя. Прыгнул под поезд в метро, а не случайно упал.

Слова, как раскаленный штырь, входили в череп ошарашенной Ксении и шарили внутри, разрывая сознание в клочья. Правый глаз задергался в нервном тике.

– Это… это все… не то, – растерянно бормотала Ксения.

Дочь совершенно по-взрослому спросила:

– Так ты говорила это?

Ксения, едва удерживаясь над провалом истерики, прошептала:

– Н-нет, я не…

Покоробило: как же фальшив ее голос, ржавая, гнойная фальшь. Она сейчас будто рыба с крючком правды, застрявшим внутри. Совесть или черт его знает что – какая-то высшая безжалостная дрянь – тянет за леску, чтобы выдернуть крючок вместе с кровоточащим куском нутра, вывернуть наружу, обнажить сокровенное.

И Ксения, чувствуя, что тонет в жгучей кислоте, призналась:

– У меня в мыслях только… мелькнуло. Но я не сказала! Я молчала! Я другое говорила.

Дочь тут же припечатала ее выводом:

– Мелькнуло – а он это почувствовал.

Ксения давилась собственным молчанием, как набившейся в горло землей. Что тут скажешь! Неподвижно сидя на кровати, она чувствовала, что проваливается во тьму. Вспомнился давешний сон, в котором она легким призраком летела над ступенями лестницы в подвал.