Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

– Тетя сказала: ты – та еще стерва. Я не понимала раньше, а теперь понимаю. Когда папа умер, я загадала желание. Загадала, чтоб папа после смерти попал в сказку и с ним все было хорошо. А потом – чтоб мы пришли к нему в сказку и жили все вместе, веселые и сказочные, вот! Потом тетя пришла ко мне и сказала, что папа в сказке и с ним все хорошо, он женился там на тете, они теперь вместе, и он меня ждет. А тебя никто не ждет. Таким, как ты, в сказке места нет. Сказка, она для хороших людей, а мы все хорошие – я, папа и тетя. А ты здесь останешься, тетя так сказала, здесь место для подлецов, их в сказку не пускают, даже после смерти.

Ксения изломанно дернулась – неловко, конвульсивно, марионетка в руках неопытного кукловода, – попыталась обнять дочь. Но та с ненавистью начала отбиваться от Ксениных рук, а потом плюнула матери в лицо и процедила со злостью:

– Вот тебе за папу!

Ксения влепила Верочке звонкую пощечину и тут же спохватилась: что же она натворила!

Затравленным зверенышем исподлобья смотрела девочка на мать и цедила, терзая зубами слова:

– Ты мне больше не мама! Не мама! Ты гадкая! Ты мерзкая!

Ксения лепетала:

– Девочка моя, прости, прости меня!

– Никогда не прощу! – донеслось в ответ, как бы издалека; Ксению, казалось, уносит от дочери порывом холодного ветра. – Я теперь уже жду не дождусь, когда тетя уведет меня отсюда.

Ксении казалось, что сердце стремительно гниет у нее в груди, чернеет, сморщивается, плесневеет, и вместо крови расползаются по венам вереницы трупных червей.

* * *

Ночью, лежа без сна, нераздетая, поверх одеяла, Ксения вспоминала Петра: как познакомилась с ним в баре «Солярис», где собирались фанаты старого рока шестидесятых – семидесятых годов, куда приглашали музыкантов, не игравших никаких собственных песен, одни лишь забытые хиты древних замшелых групп психоделического, гаражного рока и протопанка вроде Count Five, Fever Tree, Blue Cheer, Standells, MC5, Quicksilver Messenger Service, Bonniwell Music Machine, Chocolate Watchband, 13th Floor Elevators и прочих тому подобных.

Алена, ее бывшая однокурсница по МГГЭУ, затащила ее в тот бар, обещала клевый вечер, сногсшибательный концерт, взрыв эмоций. И не соврала. Группа из двух гитаристов и барабанщика, будто миксером, вонзалась своей музыкой в битком набитый зал. Фронтмен лихо терзал гитару, иногда перекидывал инструмент на плечи, за затылок, колдуя на струнах руками, заведенными назад, а потом, перекидывая инструмент перед собой, впивался в струны зубами и так играл, облизывая и обцеловывая свою гитару. Грязный, как и положено, слегка фонящий звук гаражного рока мешался с сигаретным дымом, лип к испарине, блестевшей на лицах одержимых музыкантов.

Ксения завороженно смотрела – но не на фронтмена, самого эффектного из троих, а на барабанщика. Тот был вдвое моложе других музыкантов и глубже всех погрузился в транс этой магии звуков, набросившей свою сеть на всех оказавшихся в баре.

Пожирая его глазами, Ксения решила про себя: «Я буду проклята, трижды проклята, если не затащу сегодня же этого мальчика в постель!» И конечно, она изо всех сил постаралась избежать проклятия, которое сама же и призывала на свою голову.

Той ночью, когда они с Петром стали любовниками, отдышавшись после первого раунда, она спросила его:

– Ну, что скажешь, на каком инструменте лучше играть – на мне или на твоей ударной установке?

– Да к чертям ее, установку! – отозвался Петр. – Я на тебе Бетховена буду играть, Пятую симфонию! Баха – Токкату и фугу ре минор!

Их любовь была водоворотом, который засасывает с непреодолимой силой в глубину, прочь от поверхностности жизни – от родственников, подруг, друзей, знакомых, от политики, новостей, житейских проблем. Их окружала не то глубокая тьма, не то слепящий свет, и все за пределами их любви меркло, теряло объем, лишалось смысла и значения.

Первые тени пролегли меж ними, когда Ксения родила, сидела в декрете, и оказалось, что денег, которые Петр зарабатывал на выступлениях по барам и клубам, слишком мало. Родители, конечно, помогали дочери, но Ксении неловко было принимать помощь от них, ведь с самого начала отец был против ее брака с Петром, а мать, как всегда, поддерживала мужа. Отец, начальник Московской таможни по работе с кадрами, уверял, что Петр утащит ее на дно, и потом, когда помогал дочери деньгами, делал это с видом самодовольного пророка, чьи дурные предсказания сбылись в точности. Ксению это просто бесило. Она разрывалась между любовью и презрением к отцу, который теперь казался ей отвратительной разжиревшей свиньей, отвоевавшей себе место у корыта.

Ксения, несмотря ни на что, любила своего мужа. Да, он был неудачником, но это еще как посмотреть, из какого угла! Он никогда не гонялся за деньгами, и те платили взаимностью: просто не липли к нему, скользили мимо, а он равнодушно провожал взглядом упущенные возможности. Зато был человеком – настоящим человеком, который чувства ставит выше денег, выше выгод. У него глаза лучились солнцем – будто среди черных туч пробивается свет. И жизнь для него была не лестницей к успеху, по которой надо карабкаться до самой смерти, расталкивая и сбрасывая всех, кто попадется на пути, а долиной, по которой можно идти с любимым человеком, рука в руке.

Он так и говорил Ксене:

– Жизнь – долина среди гор. Пройдешь по ней – и попадешь в сказочный, волшебный город. А будешь в горы лезть – взберешься на вершины, и что? И ничего. Замерзнешь там, на пике, в одиночестве. На вершине место только для одного, вдвоем там не устоять, а в городе, там, за долиной, для каждого найдется место.

Его жизненная философия, наивная и романтичная, с почти детской концепцией сказочного города, завораживала Ксению. Сама она выросла в обеспеченной семье, где главной добродетелью было сытое самодовольство удачливого дельца, который все сумел рассчитать, предусмотреть и обстряпать. Домашняя атмосфера отравляла ее, и Ксения с наслаждением дышала тем воздухом, который окружал Петра, в его мире воздух был чист и свеж.

Но при этом семья все-таки жила на ее деньги, а не на его, и это подтачивало Ксению: ей все казалось, что Петр чувствует рядом с ней свою неполноценность, старается, конечно, не подать виду, но втайне мучается этим.

Она старалась уловить на дне его глаз тени тех мучений, и порой ей чудилось, что видит там что-то, глубоко спрятанное, ползучее, в чем Петр никогда не признается даже себе самому.

Она искренне хотела