Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
Кровавые легенды. Русь читать книгу онлайн
Наши предки, славяне, верили в страшных существ, которых боялись до смерти. Лешие, кикиморы, домовые – эти образы знакомы всем с детства и считаются достойными разве что сказок и детских страшилок. Но когда-то все было иначе. Правда сокрыта во тьме веков, ушла вместе с языческими богами, сгорела в огне крещения, остались лишь предания да генетическая память, рождающая в нас страх перед темнотой и тварями, что в ней скрываются.
Зеркала изобрел дьявол, так считали наши предки. Что можно увидеть, четырежды всмотревшись в их мутные глубины: будущее, прошлое или иную реальность, пронизанную болью и ужасом?
Раз… И бесконечно чуждые всему человеческому создания собираются на свой дьявольский шабаш.
Два… И древнее непостижимое зло просыпается в океанской пучине.
Три… И в наш мир приходит жуткая тварь, порождение ночного кошмара, похищающее еще нерожденных детей прямо из утробы матери.
Четыре… И легионы тьмы начинают кровавую жатву во славу своего чудовищного Хозяина.
Четверо признанных мастеров отечественного хоррора объединились для создания этой антологии, которая заставит вас вспомнить, что есть легенды куда более страшные, чем истории о Кровавой Мэри, Бугимене или Слендере. В основу книги легли славянские легенды об упырях, русалках, вештицах и былина «Садко».
Почему? Как?
Она его укусила… сделала другим…
Поверить в это было сложнее, чем в то, что он по-прежнему жив.
Выпученные глаза – он чувствовал, что они тоже дышат, добывают драгоценный кислород, – скользили по бурым стенкам его могилы. Осевший песок скрыл водолазные ботинки, сползал по стенкам ленивыми струйками. Куган перестал вертеть головой и уставился перед собой сквозь полувывинченный иллюминатор, с обеих сторон которого стояла вода.
Этого не может быть…
Песчаная стенка вспучилась, выгнулась мембраной – в стороны полетели комья глины – и взорвалась в лицо водолаза. Он закрыл глаза и притворился мертвым. Струя воды ударила по ногам. Его подхватили под руки, подняли, понесли. Ужасно хотелось глянуть, кто его спас, он открыл глаза, но увидел лишь вихрящуюся муть. Бесконечный тоннель кончился, и его потянуло вверх, вверх, вверх. Это ведь тоже было, и есть, и будет всегда…
На палубе с него спешно скинули шлем, перевернули лицом вниз, его вздувшийся живот уперся в чье-то колено. Сильные руки – в татуировках? – надавили на грудную клетку, и Кугана вытошнило соленой водой. Мышцы беспорядочно подергивались, внутренности скручивались и распрямлялись. Рвало так, будто он выхлебал все море.
– Уж думали, холодного поднимем, – сказал стоящий на четвереньках Левидов, потом лег на бок, опрокинулся на спину рядом с Куганом и, протянув руку, похлопал товарища по спине.
Куган откашлялся и тоже упал на палубу. Агеев и Пшеницкий выбирались из водолазных рубах. Размыли завал, вытащили, спасли…
– А я глянь, стрелка на манометре прыгнула – частил в стороне коренастый качальщик, – и сразу на десятку. Понял, неладно дело!
– Бессмертный наш Мишка, – сказал старшина.
Пшеницкий улыбался, но у него было лицо человека, который успел принять худшее.
– Будешь теперь не Ихтиологом, а Водяным.
– Диво дивное, чудо чудное…
Но Миша Куган знал: не чудо, другое. Оставалось понять – что…
* * *
Через два дня при промывке последнего тоннеля погиб Левидов. Снова случился обвал, и толща песка передавила воздушный шланг – будто у смерти не хватило воображения. Куган и Пшеницкий вытащили из-под миноносца бездыханное тело; лицо Левидова раздулось и почернело. И это тоже было. Колесо жизни и смерти провернулось и покатилось дальше…
После похорон Куган заспешил к выходу, боясь разговора с Настей, но его догнал ее голос:
– Можно с тобой?
Куган некоторое время стоял, положив руку на калитку. Хотелось убежать. Хотелось обернуться и сказать: «Да».
Он обернулся.
– Я в город. Просто пройтись.
– Можно с тобой? – повторила она.
– Конечно.
Он не знал, о чем с ней говорить. По пути к бухте они некоторое время молчали, потом она спросила о несущественном, увиденном, возможно, о чайке с красными ногами, он что-то ответил. Она спросила о другом, он ответил. Он не запомнил слов и интонаций, только предштормовое небо, сизый туман и желтые дома, которые их окружали, куда-то вели.
Настя пригласила к себе, он отказался. Прожитый день уже не мог вместить ничего сверх. Она попросила о новой прогулке – завтра, послезавтра, когда он сможет. Он обещал.
Они бродили по каменистым улицам, среди платанов, акаций и рыбачьих сетей, заглядывали во дворы, взбирались по изогнутым лестницам. Настя сама брала его под руку, опиралась на нее, и они медленно поднимались, ступень за ступенью, Кугана охватывало глухое волнение, и, когда лестница кончалась, он уже мечтал о следующей. А потом одних прогулок и лестниц стало мало.
Он предложил ей стать его женой на последней ступени выветренной лестницы, ведущей к Матросскому бульвару. Настя легко согласилась, будто давно этого ждала, и в его жизнь вошли неожиданное счастье, пылкость человеческих чувств, громкий стук женского сердца и маленького сердечка под ним.
Куган почему-то считал, что не способен к счастью, но его закружило и понесло, растерянного, светящегося, переполненного чужой жизнью. Двумя жизнями. Судьба, как теперь ему виделось, складывается совершенно необыкновенно, из больших трагедий, случайных пустяков и сладких неизбежностей. Любовь вернула ему потерянный интерес к череде дней. Тяжелая вода глубинного кошмара перестала обжимать его тело.
Родившегося мальчика назвали Захар. Куган хорошо себя чувствовал рядом с младенцем. Смотрел на него и видел золотистое сияние. Красота Насти передалась ребенку, отразилась в растерянных глазах, лице, хрупкости движений. Куган превратился в комок любопытства: его интересовали все изменения, что творились с Захаром, его первые привычки и потребности, таинство проклюнувшейся судьбы, которая была истинным чудом, гораздо большим, чем дыхание под водой.
Но кошмар не ушел. Лишь затаился, выжидая в крови, в тканях – пузырьками нерастворенного газа. Затаился почти на год, чтобы в один миг разорвать его тело на кровоточащие ошметки.
Переступив порог с именами жены и сына на губах, он понял, что квартира пуста. Навсегда. В темном коридоре висел металлический запах крови и испражнений. Под ногами хлюпало. Он зажег керосиновую лампу и увидел, что пол гостиной залит розовой водой, в которой плавали нити водорослей.
Настя лежала на кровати. Ее лицо было истерзано зубами и когтями, тонкая шея сломана, в воронкообразной ране под ключицей засохла кровь. Рядом с кроватью, под книжной полкой лежала груда детских костей, обглоданных до алых прожилок.
Разум Кугана заволокло безумием. Он рванулся к окну. Третий этаж – достаточно, чтобы все отменить, зачеркнуть, закончить. Окно не открывалось. Бывший водолаз остервенело дергал за ручки, тянул, но чертово окно не открывалось. Куган поднял табурет, перехватил за ножку и саданул с размаху. Толстое стекло завибрировало, но выдержало. Удар оставил в центре небольшую белую выемку, от которой по круглому окну расползлось вдруг бледно-зеленое уродливое свечение, и в этом мертвецком свете Куган увидел прошмыгнувшую за окном рыбу. Еще одну.
Табурет выпал из рук.
Это было невозможно… Это…
«Это… то…»
Водянистое пение стихло, и он врезал головой по пуговице золотника. Из шлема фонтаном брызнули белые пузыри, похожие на металлические шарики. Заклокотали, забарабанили о подволок.
Каюта. Пристегнутый к койке мертвец. Нечто за дверью, в коридоре.
Ему привиделось… ненастоящее спасение, ненастоящая жизнь, все эти месяцы…
Круглоротая тварь обманула его.
Нет… нет, нет, нет! Морок не мог быть столь долгим, цельным, обыденно-муторным, возвышенно-радостным, разрушающе-диким, любым!
Во всех трех иллюминаторах качалась зеленоватая темень каюты. Батарейка фонаря готовилась умереть.
«Зато Настя и Захар живы…» – мелькнуло в раздавленном разуме.
Идиот! У тебя нет жены и сына, нет и никогда не было!
Бросив фонарь, водолаз вывинтил нож, перехватил острием к себе и ударил в толстое стекло переднего иллюминатора. Брызнула белая крошка.
Он просто заблудился в кошмарах и должен выбраться.
Размахнулся и снова ударил. Стекло задернуло паутиной трещин.
Он должен проснуться: под миноносцем, в морском госпитале, между бойких строф
