Эти странные Рэдли - Мэтт Хейг

не узнали, но я все равно решил уволиться два года назад. Месяц провел в Сибири, прочищал мозги.

– В Сибири?

– На Декабрьском фестивале. Большое кровавое мероприятие для представителей искусства.

– А, ну да.

Они смотрят на темную воду пруда, а где-то над головой слышатся сердитые голоса. Уилл показывает на небо, словно перебранка идет среди далеких богов.

– Они всегда так? Или это специально для меня?

Роуэн отвечает, что редко.

– Обычно сдерживаются.

– Ох уж этот брак… – Уилл оставляет слово висеть в воздухе, а сам с наслаждением отпивает из бутылки. – Говорят, если любовь – это вино, то брак – это уксус. Точнее, это я так говорю. Хотя я не большой ценитель вин, – он рассматривает Роуэна. – У тебя девушка-то есть?

Роуэн думает о Еве и не может скрыть боли в голосе:

– Нет.

– Безобразие.

Роуэн пьет воду, решаясь выдать неприглядную правду:

– Девушки меня не любят, если честно. Я у них не котируюсь. Бледный, вечно уставший чувак с сыпью.

Он вспоминает, как Ева сказала ему, что он бормотал во сне ее имя, и совсем сникает.

– Тяжеловато вам, ребятки, да? – говорит Уилл с интонацией, которую Роуэн принимает за сочувствие.

– У Клары вроде дела получше, чем у меня.

Уилл тяжело вздыхает.

– Школа – это точно жесть.

Он продолжает прихлебывать кровь, черную в ночном освещении, и Роуэн никак не может перестать к нему присматриваться. Он за этим к нам приехал? За кровью? Он пытается отогнать эту мысль и поэтому продолжает болтать. Он рассказывает Уиллу, что на самом деле в школе не так уж и плохо – то есть врет, – и что он может уйти оттуда хоть сейчас, но намерен закончить базовый курс – английский, немецкий, историю – и поступить в универ.

– По специальности?..

– Английская литература.

Уилл ласково ему улыбается.

– Я учился в Кембридже. Там ужасно.

Он рассказывает Роуэну о своем недолгом членстве в Клубе полночных велосипедистов, весьма тошнотном сообществе вечно ржущих кровососов в пижонских шарфах, которые на регулярных собраниях слушали всякую психоделическую заумь, обсуждали поэзию битников, цитировали «Монти Пайтон» и пили кровь друг друга.

Может, он и не плохой человек, думает Роуэн. Может, он убивает только тех, кто этого заслуживает.

На секунду дядя отвлекается на что-то в дальнем углу сада. Роуэн смотрит туда же, в сторону сарая, но ничего не видит.

Что бы там ни было, Уилл не особо напрягается. Он продолжает свой монолог тоном нестареющего всезнайки.

– Отличаться от всех – дело трудное. Людей это пугает. Но преодолеть можно что угодно, – он подливает крови себе в бокал. – Взять того же Байрона.

Роуэн гадает, не нарочно ли дядя забрасывает наживку в виде Байрона, но не припоминает, чтобы признавался при нем в своей любви к этому поэту.

– Байрон? – переспрашивает он. – Тебе нравится Байрон?

Уилл смотрит на него так, будто речь идет о чем-то само собой разумеющемся.

– Лучший поэт всех времен. Первая в мире настоящая звезда. Безумный, плохой, опасный. Его боготворили мужчины и вожделели женщины всего мира. Неплохое достижение для косолапого лупоглазого коротышки.

– Точно, – невольно улыбаясь, соглашается Роуэн. – Не поспорить.

– Естественно, в школе его донимали по полной. И только когда его в восемнадцать лет обратил один флорентийский вампир в каким-то борделе, он развернулся во всей красе, – Уилл опускает взгляд к бутылке, показывает Роуэну этикетку. – «Что в нашей жизни лучше опьяненья?» [20] Байрону понравилась бы «Исобель».

Роуэн смотрит на бутылку и чувствует, что его сопротивление слабеет. Он никак не может вспомнить, почему так важно не сдаваться. В конце концов, он и так вампир – хоть пьет кровь, хоть нет. И Клара совершила убийство тоже не потому, что пила вампирскую кровь. Как раз наоборот. Может, если бы она употребляла ее понемногу, то ничего бы и не случилось.

Уилл смотрит на него. Пришло время разыграть козырь.

– Если хочешь полетать, – говорит он, – она тебе поможет. Если в школе есть девушка, какая-то особая для тебя девушка, – просто попробуй «Исобель» и посмотри, что будет дальше.

Роуэн вспоминает Еву. И как приятно было сидеть рядом с ней на скамейке. И если она узнает, что она вампир, то пусть бы он был уверенным в себе и привлекательным вампиром:

– Я даже не знаю… Я не…

– Да перестань, – соблазняет его Уилл с дьявольским изяществом. – Не спеши отрицать то, чего не пробовал. Возьми ее с собой – не обязательно пить прямо сейчас.

В это время голоса наверху становятся громче, особенно хорошо слышно Питера:

– И что это, по-твоему, значит?

Затем доносится голос матери:

– Ты сам прекрасно знаешь, что это значит!

Роуэн протягивает руку и берет бутылку, стараясь не думать.

В глазах Уилла мелькает гордость.

– Здесь целый мир. Он весь твой.

Роуэн кивает, встает – почему-то нервно и неуклюже.

– Ладно. Я возьму и… ну, подумаю.

– Доброй ночи, Роуэн.

– Ага, и тебе.

Паника и водоросли

Уилл допивает из бокала последнюю каплю «Исобели» и прикрывает глаза. Питер и Хелен наконец прекратили скандалить, и он отчетливо слышит тишину. Думает о звуках, которые обычно наполняют его жизнь. Мягкое гудение автострады. Клаксон и строительные шумы города. Жесткие гитарные риффы. Томные шепоты женщин, с которыми он едва знаком, а спустя некоторое время – их вопли восторга и ужаса. Шум ветра в ушах, когда он летит над морем, выискивая место, куда можно сбросить труп.

Тишина всегда пугала его. Даже читая стихи, он старался обеспечить себе какой-нибудь фоновый шум – музыку, автомобильный гул, голоса толпы в баре.

Шум – это жизнь.

Тишина – смерть.

Но именно сейчас, в данный момент, тишина не так уж и плоха. Она кажется логичной концовкой, пунктом назначения, местом, которого звуки только стремятся достичь.

Тихая жизнь.

Он воображает себя и Хелен на какой-нибудь свиноферме в глуши и улыбается этой мысли.

А потом ветер меняет направление, и он улавливает запах крови, который сегодня уже чуял. И вспоминает, что за сараем притаился кто-то живой.

Он встает и размеренным шагом идет в сторону пруда. Запах усиливается. Это не барсук и не кот. Это человек.

Снова услышав хруст ветки, Уилл останавливается.

Страха он не испытывает, но кто бы ни притаился там, за сараем, – он точно здесь ради него.

– Фи-фай-фо-фам [21], – тихо говорит Уилл.

В ответ – тишина. Неестественная тишина. Тишина замершего тела, затаенного дыхания.

Что же делать? Подойти к елкам и удовлетворить свое любопытство или просто вернуться в дом? Уиллу не особо хочется крови того мужчины, которого он учуял, так