Сожженные приношения - Роберт Мараско

багажник и прокатился с полмили по извилистой дорожке до узкого въезда на лесную дорогу. Дом то исчезал, то появлялся в зеркале заднего вида, становился все меньше и меньше и в конце концов пропал. Пропал с глаз и, можно надеяться, на несколько часов пропал из головы.

В последнее время он все больше и больше размышлял о доме, и старые подозрения вернулись, а с ними, какими бы сомнительными ни были, свидетельства и растущая убежденность: что-то здесь было враждебно им. Или ему. Что-то в тамошней атмосфере, несовместимое с ним на почти химическом уровне. Конечно, это безосновательное, маловероятное допущение, все-таки речь всего лишь о доме – о нагромождении камня и дерева; единственное обвинение, которое он мог выдвинуть против него (против дома), сводилось к тому, что он предоставил им бассейн и завалил Мэриан дорогими игрушками, сделав ее одержимой.

Сколь бы абсурдным ни было это ощущение, все же оно предпочтительнее альтернативной версии, которую Бен озвучил Мэриан: он на грани нервного срыва. Чем еще объяснить полную пустоту, по-прежнему ожидающую его всякий раз, когда он пытается восстановить случай с Дэвидом? А потерю контроля вчера вечером, а бессонницу и бредовые, близкие к галлюцинациям фантазии в часы бодрствования? Тот факт, что он не в состоянии работать, что за закрытыми дверями библиотеки его мозг как будто отключается, а две из трех страниц простого непритязательного романа пропадают из памяти спустя несколько минут после прочтения? Или то, что он, стремясь заглушить свои страхи, докапывается до дома?

Бен доехал до начала леса. Заглушил двигатель и уставился на дорогу, которая сперва недолго шла вверх, а затем, свернув в сторону, терялась из виду. Чего он точно не хотел сейчас делать, так это вылезать из машины и прорубать возникшие джунгли.

Впрочем, через некоторое время он все же вылез и попытался найти тот участок, который расчищал несколько дней назад. Следов его работы не осталось – все снова полностью заросло.

Нижний слой зелени заполз на гравий по обеим сторонам дороги, так что оставшейся ширины проезжей части еле-еле хватало, чтобы там разместилась маленькая «камаро». Даже тот участок, который Бен запомнил относительно открытым, с редкой порослью, теперь сделался диким. Ветки наверху переплелись в сплошной низко нависающий потолок, совершенно закрыв доступ солнечному свету.

Бен снял рубашку и повесил ее на антенну машины, а потом натянул пару старых садовых перчаток. Сперва он взялся за секатор, чтобы срезать вытянувшиеся над щебенкой веточки потоньше. Пот заливал ему глаза, затуманивая зрение, и тек прохладными струйками по груди и по бокам. Он защелкал секатором быстрее, чувствуя пот, чувствуя боль в руках и ногах. Как давно он занимался каким-нибудь живительным, чисто физическим трудом, чем-то вне стен класса или квартиры? Отложив временно на полку свой мозг, или что там от него осталось, и используя только свое тело, раньше, вообще-то, бывшее вполне себе ничего, да еще и без всяких там отяжелевших боков, которые он начал замечать? (Вот и Мэриан заметила их вчера вечером, пока динамила его.) Как же это терапевтично: усилия, звуки, падающие на землю ветки и вдобавок благословенная пустота в голове, увеличивающаяся по мере того, как он все дальше продирался по заросшей дороге.

Бен бросил секатор, взялся за нож и принялся обрубать шелестящие ветви; те с треском валились на щебенку. Он рассудил правильно: немного времени вне дома – вот что ему нужно, чтобы прояснилось в уме, подальше от Мэриан и даже от Дэвида, от бассейна, от спальни и этого удушающего кабинета, который она устроила для него из самых благих намерений. Притвориться, что эти лианы и ветки – тот самый узел, который опутал его мозг.

Его мозг, его ум – почему он так одержим ими? Опять синдром саморазрушения? Выложить мыслями путь к нервному срыву? Если, конечно, его истинная жизнь – в уме и если его умом ведает нечто более возвышенное, чем просто сумма факторов его жизни…

Нож срезал лиану, протянувшуюся над дорогой, и замер. Где-то впереди послышался звук – навстречу Бену по гравию ехала машина. Пот заливал ему глаза. Он вслушивался. Гости? Вряд ли, хотя после двух недель изоляции мысль выглядела привлекательной. Вероятнее – кто-то ошибся поворотом. Бен выпрямился и сгибом руки смахнул пот с глаз. Звук приближался, никаких сомнений – автомобиль, слышно было, как ветки царапают его бока. Бен опустил руку и, открыв глаза, обнаружил, что все вокруг – сплошное размытое зеленое пятно и лишь смутная черная тень, миновав поворот, ползет вперед, хрустя щебенкой. Затем тень остановилась, в каких-то десяти футах от него. Бен слышал только звук работающего вхолостую мотора. Он точно узнал, что перед ним, даже утратив способность ясно видеть, – просто по инстинктивной реакции тела на звук.

Это обман, сказал себе Бен, галлюцинация, и если как следует протереть глаза и отдышаться, то все исчезнет, и звук тоже.

Он бросил нож, стянул перчатки и надавил пальцами на глаза. Ничего этого нет. Он точно знает. Этого просто не существует, по крайней мере вне его детских и вздорно-жутких кошмаров. Нечто из далекого прошлого или из крошечной уязвимой части его мозга, где застрял тот образ, абсолютно никак не может вылезти обратно и стать реальным. Он не может быть реальным и стоять в каких-то десяти футах от него.

Бен открыл глаза. Он был там. Такой четкий, такой осязаемо настоящий, раздвинувший собой ветки. Бен мог протянуть руку и потрогать и лимузин, и шофера за тонированным стеклом.

Его там нет, повторил он себе. Если это его внутренний ребенок вытащил картину из кошмаров, тогда логично к нему и обратиться: «Лимузина тут нет, а если чего-то нет в реальности, значит и увидеть это нельзя». Потом взять нож и продолжить рубить ветки.

Так он и поступил – принялся расчищать заросли спиной к автомобилю, стараясь не слышать этот монотонный пульсирующий звук.

Бен работал все быстрее, приближаясь к источнику шума и вытесняя его из головы, пока не почувствовал, как бампер уперся ему в бедро.

Глава 8

Периодические приступы головокружения – просто следствие перегрева на солнце. Вот и все. Вчера, к примеру, она добрых три часа трудилась над картиной на незатененном участке газона, и это, как выяснилось, было глупо с ее стороны, пусть оттуда и открывался самый прелестный вид на летний павильон. А что до боли в ногах (нет, она не