Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

вся земля замерла в тягостной духоте, ожидая бури. После заката на горизонте стали подмигивать зарницы, и все же, когда пришло время ложиться, гроза еще не приблизилась, хотя гром непрерывно рокотал вдалеке. Утомленный и подавленный напряженным днем, Дарси моментально провалился в тяжелый сон.

Проснулся он от оглушительного взрыва грома. С бешено стучащим сердцем подскочил в постели и некоторое время не мог прийти в себя, охваченный испугом, какой обычно сопровождает резкое пробуждение.

За громом последовала тишина, нарушаемая лишь монотонным шелестом листвы под дождем. Внезапно эту тишину разорвал крик, доносившийся откуда‐то из сада, – вопль абсолютного, безысходного ужаса. Вновь и вновь он взлетал к небесам, перемешиваясь с неразборчивыми ругательствами. Дрожащий от рыданий голос, который Дарси так хорошо знал, пролепетал: «Боже, Боже, Господи Иисусе!..» – за этим последовал дразнящий блеющий смешок, и вновь наступила тишина – лишь дождь шелестел в листве.

Все это произошло в одно мгновение, а в следующее Дарси, не трудясь одеться или зажечь свечу, уже бросился к двери. На пороге он столкнулся со слугой; тот, с перекошенным от страха, побелевшим лицом, держал в руках свечу.

– Вы слышали? – спросил Дарси.

– Да, сэр. Это был голос господина.

Вместе они поспешили вниз, миновали столовую, где уже был сервирован стол к завтраку, и выбежали на террасу. Дождь полностью прекратился, словно в небесах повернули вентиль, и в неясном свете луны, скрытой за тяжелыми черными тучами, Дарси спустился в сад. Слуга со свечой следовал за ним, и гигантская тень Дарси скакала по газону впереди них. В воздухе разливались ароматы роз и лилий, смешанные с запахом сырой земли, однако их перебивал острый едкий запах, неожиданно напомнивший Дарси об одном шале, где он однажды пережидал ночь в Альпах. В бледном свечении небес и мечущемся свете свечи он увидел, что в гамаке, где так часто проводил время Фрэнк, кто‐то есть. По силуэту мерцающей в темноте белой рубашки можно было предположить, что человек сидит, а на груди у него раскинулась неясная черная тень, источающая тот самый едкий запах.

Дарси оставалось несколько шагов, когда тень прянула в воздух, приземлилась с цокотом копыт на мощеную дорожку и, шаловливо подскакивая, умчалась прочь. Теперь стала отчетливо различима фигура в белом, сидящая в гамаке. На мгновение окаменев от страха перед тем, что еще только предстояло увидеть, Дарси замер, и слуга нагнал его. Вместе они подошли к гамаку.

Там был Фрэнк – в одной рубашке и брюках. Он сидел прямо, скрестив руки на груди, и, когда Дарси со слугой подошли, неузнавающе взглянул на них с искаженным от ужаса лицом. Верхняя губа задралась, обнажив зубы и десны, ноздри расширились, словно ему не хватало воздуха. Он смотрел не на приближающихся к нему людей, а на что‐то находящееся совсем рядом, и красивое лицо представляло собой маску смертельного страха, отвращения и боли. Внезапно Фрэнк осел, и веревки гамака заскрипели под его весом.

Дарси перенес друга в дом. Тот лежал на руках мертвым грузом, и, хотя на мгновение Дарси почудилось слабое конвульсивное подергивание конечностей, когда он положил тело Фрэнка на пол, стало очевидно, что жизнь покинула его. Выражение крайнего ужаса ушло, сменившись улыбкой ребенка, заснувшего посреди игры. Глаза были закрыты, красивый рот изогнут, совсем как несколько утр назад, на лугу у плотины, когда Фрэнк с наслаждением внимал неслышной мелодии флейты.

Дарси со слугой осмотрели тело. Накануне вечером Фрэнк вернулся после купания, одетый, как всегда, в одну только рубашку и брюки. Он не переодевался к ужину, а потом и вовсе закатал рукава до локтя и расстегнул несколько верхних пуговиц, чтобы хоть немного освежиться в предгрозовой духоте. Теперь рукава рубашки были по-прежнему закатаны, верхние пуговицы расстегнуты, и на загорелой коже виднелись странные пятна. Они становились все четче, и наконец Дарси понял, что это следы гигантских козлиных копыт.

В темной тени

Весь день шел снег – от восхода до постепенного угасания бледного света, свидетельствовавшего, что солнце зашло. Однако в чудесном гостеприимном доме Эверарда Чендлера, где я, как и не раз прежде, проводил Рождество, никогда не было недостатка в развлечениях, и время пролетало на удивление незаметно. С завтрака до обеда нас занимал экспресс-турнир по бильярду, а также бадминтон и утренние газеты для тех, кто не участвовал. После обеда и до чая большинство гостей играли в прятки по всему дому, кроме бильярдной – заповедной зоны для любителей покоя. Впрочем, таких нашлось немного. Очарование Рождества вернуло нас в детство, и мы с неподдельным трепетом крались на цыпочках по темным коридорам, где в любой момент кто‐нибудь мог с воплем выскочить из-за угла. Наконец, устав от беготни и возбуждения чувств, мы собрались за чаем в холле, где в большом открытом камине, то угасая, то вспыхивая вновь, горела дивная смесь дров с торфом и тени плясали по стенным панелям.

Затем, как полагается, настало время страшных историй, ради чего электрический свет погасили, чтобы слушатели могли в свое удовольствие бояться ужасов, рыщущих в темноте, и мы принялись состязаться друг с другом в сочинении жутких рассказов о крови, костях, скелетах, доспехах и потусторонних завываниях. Поведав свою историю, я с некоторым удовлетворением размышлял о том, что самое страшное, пожалуй, уже позади, когда заговорил Эверард, еще не попотчевавший гостей домашней порцией ужасного. В ярком свете камина он выглядел поразительно бледным и хрупким после перенесенной осенью болезни, хотя днем проявил себя одним из самых ловких и дерзких исследователей темных закоулков.

– Ничуть не возражаю против таких историй, – заметил он. – Извечные обстоятельства сюжетов с привидениями сделались в некоторой степени банальностью, и когда я слышу о завываниях и скелетах, то чувствую себя в своей тарелке и могу, по крайней мере, спрятаться под одеялом.

– Но ведь мой скелет как раз сдернул одеяло! – возразил я.

– Да, но даже это меня не пугает. По правде говоря, в этой комнате сейчас собралось семь… восемь скелетов, покрытых кровью, кожей и прочими ужасами. Нет, куда страшнее были неопределенные кошмары детства. Они внушали подлинный страх, ибо мы сами не понимали, чего боимся. Вот если бы кто‐то сумел воссоздать те ощущения…

Миссис Чендлер воскликнула:

– Ах, Эверард, неужели ты действительно хочешь их воссоздать? Думается, одного раза вполне достаточно!

Мы были заинтригованы и принялись на разные лады уговаривать Эверарда, до того манила нас возможность услышать настоящую историю о привидениях от первого лица, на которую намекали слова миссис Чендлер.

Эверард рассмеялся.

– Нет, дорогая, я вовсе не хочу их воссоздавать. Тот… скажем, ночной кошмар, который я подразумеваю, имеет весьма смутную и неудовлетворительную природу. Он не обладает привычными свойствами страшной истории, и вы наверняка скажете, что все это чепуха и