Проходите, раздевайтесь - Людмила Станиславовна Потапчук

Ага, говорю. Суперсимпатичная. Кобыла с тремя задницами.

Огурцова тогда:

– Дура ты, Калинка, и не лечишься.

Помолчали.

– А этот тебе нравится? Ну, Настырный?

Вот пристала со своим «нравится».

Никто, говорю, мне не нравится. Больше всего мне не нравится, что они, кажется, в туалете там в унитаз провалились. Мне бы тоже надо, а бабушку одну не оставишь.

– Да почему одну, я с ней посижу.

И что мне было делать? Признаваться, что я тоже тут одна ходить боюсь, по этой факинг поликлинике? В общем, я встала и собралась даже идти, хотя и жутко было от одной мысли, что я одна пойду.

Но одной мне идти не пришлось.

Иван. Полиция, легенды и шипение

Пришлось мне его ждать, потому что он надолго застрял в своей кабинке. И, кажется, с кем-то там разговаривал. Я помыл руки холодной водой с плохо пахнущим мылом и тряс руками, потому что не было полотенца, и они уже почти успели совсем высохнуть, когда он вышел.

Лицо у него было все перекошенное.

И я тогда спросил:

– Ты что, кого-то там увидел?

И сразу понял, что это глупый вопрос, потому что едва ли кто-то мог появиться в такой тесной кабинке, где и одному-то не развернуться.

А он сказал:

– Нет, я просто опять в полицию звонил.

– И что? – говорю. – Они приедут?

– Ни фига, – отвечает, – не приедет никто. Уже. Потому что они уже приезжали. К закрытой поликлинике с темными окнами. В которой никого нет. Нет тут нас, понимаешь? И то, что свет везде горит, снаружи не видно. Сказали мне, короче, что я придумал очень тупую шутку, что это называется ложный вызов и за такое полагается наказание. А дальше я не стал слушать, ну и вот.

И я тогда сказал то, что раньше сказать не решался.

– Твоя бабушка. Она что-то такое знает. Она говорила – заложники, и что-то еще о чертовщине. Вдруг она знает, у кого мы заложники?

– Да она, – отвечает, – не то говорила. Не заложники. Заложный. Ладно, давай уже двинем, а то девчонки нас уже, наверное, потеряли.

И мы пошли обратно.

И я еще думал, что он думает, что я какую-то глупость сказал. Но выяснилось, что нет.

Не сразу выяснилось. Потому что мы как пришли, Руслана с этой Дарьей тоже пошли в туалет, а если точнее, то побежали. И пока их не было, мы сидели на лавке с двух сторон от бабушки, и хвостатый, то есть Егор, поил свою бабушку водой из той бутылки, которую я раньше дал Дарье. А потом вернулись девочки и уселись рядом с нами, по бокам, и тогда Егор стал спрашивать.

Он спросил:

– Бабуль, а заложный – это ты о ком? Это кто здесь заложный?

И бабушка его немного помолчала и сказала неожиданно звучно:

– Да эта Зида же. Зида-гнида. Зинвасильна.

И тут Дарья ахнула.

– Зида же! – говорит. – А я думала, откуда я это идиотское имечко знаю!

И они с бабушкой, перебивая друг друга, стали рассказывать такое, во что я бы ни за что не поверил, если бы не был заперт ночью в поликлинике и люди вокруг меня не сходили бы дружно с ума.

Если попытаться структурировать их рассказы, то выходит вот что.

Дарья когда-то знала очень старую женщину, которую все почему-то называли Зида. Эта Зида жила то ли в ее дворе, Дарьином, то ли в соседнем. И она была одинокая старуха, с которой никто не дружил, и дети поменьше от нее шарахались, хотя Дарья не знает почему, ведь Зида ничего такого страшного не делала, а просто иногда сидела на лавке во дворе. А дети постарше ее дразнили – Зида-гнида. Кричали это ей и убегали, а она даже на них не смотрела. Дарья сама тогда была еще маленькая, то есть ей полагалось Зиду бояться, и она боялась вместе со своими подругами и слушала о ней какие-то жуткие истории, а потом и сама тоже такие истории научилась рассказывать. Про страшную Зиду, которая крадет детей, ест детей, пьет их кровь, что-то такое. Но та Зида была уже тогда очень старая, а на сегодняшний момент ее уже нет в живых, она умерла как раз в тот год, когда Дарья пошла в школу.

А бабушка Егора тоже знала немножко женщину Зиду. Точнее, Зиду знала старшая сестра бабушки, которая сейчас живет в другом городе, не в нашем крохотулечном городке, а в большом городе у своих детей. А раньше жила тут и работала в этой самой поликлинике, где мы сейчас сидим. То есть тогда здание было другое, старое, но при этом поликлиника была та же самая. И сестра бабушки Егора была здесь медицинской сестрой и делала всем прививки. И еще в поликлинике работала женщина, которую звали Зинаида Васильевна. Она тоже когда-то давно была медсестрой, потом поучилась в институте и стала врачом, хирургом, а потом сделалась постепенно главным врачом. И эта сестра бабушки Егора постоянно на нее жаловалась, потому что была эта Зинаида Васильевна женщиной с очень нехорошим характером и постоянно норовила что-то там сотрудникам не выплатить, я так и не понял, как это вообще можно, но ей удавалось. И любила поорать, и брала какие-то там взятки, и сама всегда знала, кому можно заплатить, чтобы получить то, что она хочет.

И все за глаза ее называли не Зинаидой Васильевной, а Зидой. У нее с детства что-то было такое с носовой перегородкой, и она жутко гнусавила. Это вообще-то исправляется, делают специальную операцию. Но операцию было делать почему-то нельзя, я так и не понял, что-то у нее не то, кажется, было с кровью, не свертывалась, что ли. Вот так много знала сестра бабушки Егора о своей начальнице. Наверное, потому, что они очень много лет работали в одном месте.

В общем, эта Зинаида Васильевна очень сильно гнусавила. И свое имя произносила как «Зидаида». И когда она была еще молодой медсестрой, над ней из-за этого смеялись. А когда стала главным врачом, то смеяться в лицо, конечно, уже боялись, но за спиной звали Зидой. И еще Зидой-гнидой, потому что ее никто не любил, такая она была злобная.

И был с