Студент богословия - Майкл Циско

Принц или пленник на смертном ложе впервые вспомнил случай из детства. Блуждая по дому предков, он очутился в обеденной зале. До того времени он бывал там лишь вечерами в компании взрослых, а теперь в свете дня ему открылось, что комната эта — фальшивка: окна — квадраты белой бумаги, мебель, украшения, даже растения — просто грубый, на скорую руку сляпанный реквизит, пусть раньше они казались изысканными и хрупкими. Прежде чем покинуть комнату, он понял, что дом пуст.

А потом умер. Мальчик — мужчина, охваченный воспоминаниями об этом случае, — гибнет.

Вновь головокружение, безумная пляска по краю листа, слова вьются дорожкой к скрытому сердцу лабиринта…

— Это плата за мои услуги?

— Не говори так! — Оллимер подходит к нему, разведя руки в мольбе. — Мне очень жаль…

Студент богословия поднимает Священное Писание, хватает Оллимера за воротник.

— Ты действительно пожалеешь, если не скажешь, кто за этим стоит!

Оллимер вздрагивает — на лбу выступают капельки пота.

— Играть со мной! Вы идете по графику? Даешь мне по фрагменту в неделю, да? А потом? Что потом?

— Отпусти! — Оллимер затравленно косится на книгу. — У меня остался только один, последний листок! Они готовятся рассказать тебе все — ты знаешь столько же, сколько я! Не нужно меня винить!

Мертвая на кровати испускает высокий, ввинчивающийся в потолок вопль, студент богословия швыряет книгу — бьет ее по лбу. Крик обрывается. Таща за собой Оллимера, он подходит к кровати и забирает том.

— Думаю, мы забежим вперед. Я намерен перейти прямо к делу!

Оллимер расслабляется.

— Да, как скажешь. Отличная мысль.

Студент богословия неохотно его отпускает. Оллимер выглядит так, словно вот-вот упадет в обморок.

— Я поведаю им о твоих пожеланиях и принесу ответ… — Ты расскажешь мне сейчас.

Оллимер горбится. С усилием он поворачивается к столу, выцарапывает имя и адрес, капли пота расплываются по дереву и разбросанным заметкам.

— Вот, — хрипит он, протягивая мятый листок с каракулями.

Студент богословия прячет книгу, берет обрывок и уходит, не оглядываясь. 

Миссия

 тудент богословия коротает дневные часы в морозильной камере Дездена, наблюдает за рекой субботних покупателей, текущей по дороге к прилавку и обратно, играет в прятки с адресом, который дал ему Оллимер. Убирает его в карман и достает снова, смотрит на листок пустым взглядом, сворачивает, от скуки мастерит из него фигурки — бумага мнется, на ней уже столько морщин, что буквы в тусклом сиянии, льющемся из лавки, почти не прочесть. Он избегает решения, считая плитки на стене, прикидывая, сколько их на полу, черных и белых, и какова их ширина в ладонях. До заката студент богословия сомневается, стоит ли идти. Он скучает по ночи и возможности взглянуть в небо, не обжигая лицо, и потому ждет.

Наблюдая за Дезденом, он кое-что подмечает. Всякий раз, как в лавку заходит женщина, мясник напрягается, а когда она поворачивается к двери, поднимает руку и еле заметно ей машет. Ждет, пока почти не окажется у нее за спиной, однако не столь долго, чтобы она не могла увидеть жест, скорей, чтобы его не заметила. На лице Дездена застывает виноватое выражение, он вздрагивает под прилавком, словно его застукали. Но это повторяется снова и снова, совершенно механически: слабый взмах — повороту головы и плеч, волне волос, изгибу скул, блеску обрамленных ресницами глаз. После он возвращается к тушам — рубит мясо, пристально всматриваясь в зеркальную гладь.

В конце концов студент богословия встает и, покачиваясь, входит в лавку. Тео сидит на складном стуле, зажав меж колен ведро — с унылым и мрачным видом ощипывает цыплят. Снаружи сгущается сумрак, оранжевые огни вспыхивают под странными углами, призрачно белеют одежды прохожих.

— Я прогуляюсь, — говорит студент богословия.

— После закрытия я, наверное, смогу найти для тебя раскладушку.

Он благодарит мясника и вываливается за дверь в винноцветный воздух, его воротничок мерцает белым и голубым. Он смотрит в прохладное лазурное небо, на первые, бледные звезды, чувствует в легком ветерке горечь пустыни. Возвратив равновесие, он отправляется на встречу со знакомым Оллимера.

Позади девочка с грязным лицом смотрит на лавку — на то, как он уходит. Муха с жужжанием вылетает из ее рта и возвращается обратно.

Он слоняется без дела, изучает окраинные проулки, глядит на петушиные бои, слушает музыкантов. Останавливается на углу, чтобы перекусить — хлебом и ледяной водой, балует себя черствым, размером со сливу, сахарным черепом, на лбу которого выбито его имя.

Адрес принадлежит дому, одиноко стоящему на краю поля для занятий атлетикой, — огромная кирпичная коробка с дверью посреди фасада и единственным узким окном прямо над ней напоминает циклопа. Ни фонарей, ни почтового ящика, только сетчатый забор и бетонная дорожка. Студент богословия стучит в дверь, и она распахивается, открывая пустой коридор, уводящий в огромное темное здание. Присмотревшись, он замечает две рыболовные лески, бегущие от крюка на двери к рычагу, выглядывающему из-за бюста на столике в прихожей. Паутина на бюсте — искусственная.

Быстрые шаги возвещают о его появлении: Фасвергиль выплывает из сумеречных глубин дома в бледный, оранжевый свет, льющийся из единственного окна.

— Меня предупредили, что ты появишься. Ты вел себя крайне импульсивно, — голос Фасвергиля хриплый, слова царапают стены, как мертвые листья. — Электричество отключили пару минут назад, — привычным движением он зажигает штормовую лампу, столп света озаряет его мрачное лицо. На Фасвергиле его обычная черная сутана. Плечи и рукава, как и всегда, припорошены меловой пылью. Тонкие лодыжки выглядывают из-под подола, скрываясь в маленьких темных туфлях. — Закрой дверь.

Лампа манит студента богословия за Фасвергилем, и, погружаясь в глубины дома, он понимает, что все это — один большой зал, разделенный высокими перегородками, свисающими с потолка на цепях, как задники в театре. Эхо шагов гуляет над головами, ему отвечает тиканье незримых часов. Оказавшись в огромной гостиной, он чувствует себя так, словно попал в кладовую с реквизитом для разбившегося поезда-призрака: портновские манекены валяются в углу вместе со скелетом, на полке — стеклянные глаза, на