Серебряный Ашолотль - Анна Альфредовна Старобинец

– При Петре фонтан так и не был построен, – продолжила историчка. – Новый подъем строительства в Петергофе случился при императрице Анне Иоанновне…

Шимон аккуратно, носком ботинка, подтолкнул мерзлый комочек грязного снега к тому месту, в которое харкнул Беленкин, расположил его так, чтобы комочек полностью заблокировал вход в «норку», и вдавил подошвой в сугроб. Чтобы слюни Беленкина, которые стали гидрой, никогда оттуда не вылезли.

– …В 1735 году по распоряжению императрицы в ковше Большого каскада появился фонтан-монумент в честь победы России над Швецией…

– Йес! – прошипел Беленкин и дернул согнутой в локте, сжатой в кулак рукой. – Шведы сосут!

– …под названием «Самсон, раздирающий пасть льва». От первоначальной идеи с Гераклом и Лернейской гидрой Анна Иоанновна отказалась, объяснив это так: «оной гидры низложение нашему ашолотлю бесприятно будет, понеже ако гидра, тако и ашолотль суть ползучие твари».

– Чо? – выпучил глаза Беленкин. – Какие твари? Ничо не понял.

– Для особо одаренных – государыня императрица сказала следующее: «Победа над этой гидрой будет неприятна моему аксолотлю, поскольку и гидра, и аксолотль – ползучие твари». Судя по документам той эпохи, любимым питомцем императрицы Анны Иоанновны в течение какого-то времени был аксолотль. Кто знает, что это за животное?

– Змея, – уверенно ответил Беленкин. – Раз ползает.

– Не змея, – тихо возразил Шимон. – Аксолотль – это личинка амбистомы.

– Ну ты бо-о-о-тан! – презрительно протянула Настя Шмелева и закатила глаза.

И тут же, как по команде, опять раздались смешки – на этот раз не звонкие, как когда смеются над чем-то глупым, а сдавленные, как когда смеются над чем-то умным. Над Шимоном часто смеялись, и он давно уже вывел закономерность: над тем, что им кажется глупым, они смеются через рот, звонко; над тем, что им кажется слишком умным и «ботанским» – хихикают через сморщенный нос, с подфыркиванием, как если бы обнюхивали что-то несвежее.

Шимон был «ботаном» только по биологии. Он и раньше любил биологию, потому что любил отца – но теперь, когда отец исчез из Шимоновой жизни («Он предатель! Считай, что он умер! Для нас он у-умер!» – вопила мать с подвыванием.), Шимон полюбил биологию еще крепче, полюбил ее неистово, потому что эта любовь к науке была как будто наследственной, генетической, подтверждавшей ту, другую любовь, кровную. А еще потому, что именно в биологии как будто бы заключалась надежда на новую встречу. Когда-нибудь Шимон станет большим ученым, приедет с докладом на международную конференцию, и там, на высокой кафедре, в свете прожекторов, из первого ряда его увидит отец, уже постаревший и даже, наверное, с бородой. Услышит блестящее Шимоново выступление и как все ему хлопают, и тоже будет хлопать ему из первого ряда, и выбежит на сцену, и скажет: «Это мой сын!..»

– Амбистома – взрослая форма, земноводное типа ящерицы, обитает у берегов Карибского моря, вымирающий вид, – продолжил Шимон громче, как будто уже стоял на той самой кафедре. – А аксолотль – личинка, детская форма. Как гусеница для бабочки или как головастик для лягушки. Он такой, типа сплюснутой рыбы с лапками. Аксолотль проходит метаморфоз и превращается во взрослую амбистому, только если сам так решит или его заставят. А если он сам не хочет и никто его не заставляет – навсегда остается детской формой.

Смешки стихли. Более того – они его слушали. Даже Беленкин слушал, вычерчивая носком ботинка в снегу букву Z. Даже историчка слушала почти с интересом.

– …При этом аксолотль увеличивается в размерах и способен размножаться, – продолжил Шимон. – То есть он может рожать новых аксолотлей, которые тоже сами решают, взрослеть им или нет, – он обвел взглядом аудиторию и выложил козырь: – А если аксолотлю оторвать лапку, она снова отрастет!

– Да ладно? – недоверчиво скривился Котич. Котича в классе уважали, потому что у него брат был в десятом и Котич вместе с десятым каждую субботу лазал в заброшки.

– Сто пудов! – заявил Шимон и тут же выложил еще один козырь, самый главный: – У нас дома жил аксолотль, в аквариуме. Мой папа его изучал! Так что про лапу – это я лично видел!

…Аксолотль прожил у них недолго. Он умер позапрошлым летом – скорее всего, оттого, что в Петербурге несколько дней стояла жуткая жара и вода в аквариуме нагрелась, а аксолотлям нужно, чтобы вода была не выше 20 градусов. А может быть, оттого, что отец попытался превратить его в амбистому и снизил уровень воды, и что-то ему туда добавил, в аквариум. Сразу после гибели аксолотля отец от них съехал к «этой». К другой жене. Как будто вместе с бледно-розовым, дохлым, всплывшим брюшком вверх аксолотлем издохла и их семья. Как будто эта теплая вода вдруг стала последней каплей. Как будто мамина любимая присказка, что папа сам и есть аксолотль – большой ребенок, умеющий размножаться, – его наконец взбесила, и он вдруг совершил метаморфоз, и повзрослел, и стал кем-то совсем другим, и ушел…

– Так я не понял, твой папа что же – лапу этому зверьку оторвал? – гневно вопросил Беленкин.

– Ну… для науки, – неуверенно отозвался Шимон; ему и самому тогда не понравилась история с лапой. – Она потом отросла! Я сам видел.

– Я в шоке, – сказала Шмелева.

– Фашистские эксперименты, – со знанием дела кивнул Беленкин.

Все зашушукались.

– Это называется регенерация… – продолжил было Шимон.

– Дегенерация! – заржал Вася Луньков, лучший друг Котича.

– Регенерация – это когда…

Они засмеялись над ним как над глупым – открытыми ртами, звонко. Они больше его не слушали. Шимон потерял симпатию аудитории так же быстро, как завоевал. Историчка отвернулась и двинулась вдоль канала в сторону Финского залива. И они все тоже от него отвернулись и пошли за ней следом. Беленкин пристроился третьим к Лунькову и Котичу.

Шимон побрел за всеми последним, без пары.

– …Как вы видите, все фонтаны дворцово-паркового ансамбля Петергоф – золоченые. Единственный серебряный фонтан ансамбля, называвшийся Щучий, располагался вот здесь, – историчка махнула рукой в сторону невнятного месива из снега, строительного мусора, труб и металлических свай на дне обезвоженного канала. – Серебряный Щучий фонтан был демонтирован в 1736-м году по приказу императрицы Анны, а ведшая к нему из грота серебряная труба наглухо заделана. Императрица была суеверна и вбила себе в голову, что в этой трубе поселилось чудовище, которое нужно замуровать.

– Какое чудовище? – синхронно спросили Шимон и Беленкин.

– Тот самый аксолотль,