Серебряный Ашолотль - Анна Альфредовна Старобинец

Все захихикали.

– Шимон со мной теперь будет. – Историчка взяла Шимона за рукав и потащила по утоптанной снежной дорожке в сторону от бассейна с Самсоном; остальные покорно последовали за ними.

Она прошла с десяток шагов, уводя свое стадо на безопасное расстояние от охранника, и остановилась.

– Так и будем с Шимоном в паре ходить, пока я не встречусь с его родителями, – мстительно добавила историчка и выпустила рукав.

– А у него только мама! – сказал Беленкин. – А папа у Шимона предатель!

– Откуда ты знаешь?! – крикнул Шимон, и тут же, конечно, сообразил, что надо было ответить не так, и тут же добавил: – Мой папа не предатель, ты врешь! – но это прозвучало фальшиво и запоздало, как будто бы сам он врал.

Откуда он знает? Откуда знает Беленкин, что говорит Шимону за ужином мать? Они ведь ужинают на кухне одни, их ведь никто не слышит! Откуда он знает, что она говорит, что папа их бросил, что папа завел себе другую семью, что папа – предатель? Не может же быть, что она рассказывает об этом не только Шимону, а всем вообще, приходит, к примеру, на родительское собрание и там объявляет, что муж ее бросил одну с ребенком?

– Предатель? – историчка выпучила глаза и застыла, как хищная ящерица, почуявшая запах несвежей раны. Отец ему рассказывал, что бывает такая ящерица, которая ходит по пятам за раненым зверем много дней или даже недель и ждет, когда он совсем ослабнет, чтобы его сожрать. Все думают, что так делает игуана, но папа сказал, что это неправда про игуан, игуаны исключительно травоядные, а это другая ящерица, Шимон теперь не помнил какая, а папу было уже не спросить. Сообщения больше не доставлялись, даже когда Шимон тайком от матери включил ви-пи-эн. Наверное, папа сменил телефонный номер и удалил свои страницы во всех соцсетях. И у него, Шимона, тоже был теперь другой номер – мать поменяла.

Шимон хлюпнул носом и подумал, что они ведь сейчас все думают, что он плачет. А он не плачет, это просто от холода сопли, и слезятся глаза, и нечем их вытереть.

– Да, предатель! – затараторил Беленкин. – Он уехал! В Америку! В лабораторию НАТО! Разрабатывать оружие против России!

– Мой папа не предатель, – выдохнул Шимон с облегчением: слава богу, речь шла не о том настоящем предательстве, о котором знали они вдвоем с мамой, а о другом, несправедливом и ненастоящем. – Он не разрабатывает оружие. Он ученый. Биолог.

– Вот он и разрабатывает биологическое оружие против нашей страны!

– Он изучает амфибий и земноводных! – взвизгнул Шимон, и струйка соплей и слез скользнула в сугроб – уже не от холода, а оттого, что его укусила за палец тварь, а никто не верит, оттого, что еще год назад у него был папа, а теперь нет, оттого, что его папа предатель, оттого, что папа уехал туда, а они с мамой остались здесь, в Петербурге, оттого, что он взял с собой туда другую женщину и другого ребенка, оттого, что он сменил телефон и удалил свой аккаунт, оттого, что мама запрещает Шимону про него даже спрашивать и не дает его номер, и говорит, что не знает, как с ним связаться, и врет. Оттого, что от папы ему осталось только вычурное, нелепое имя Шимон, из-за которого над ним все смеются и дразнят, как будто он шепелявит и не говорит букву «сэ», а он правда не Симон и не Семен, а Шимон, потому что это древнееврейское имя, и «шэ» там правильно, и папа его так назвал.

Историчка брезгливо протянула Шимону салфетку и тут же отдернула руку, будто боялась соприкоснуться с сыном предателя пальцами. Обвела глазами выстроившийся парами пятый «бэ»:

– Я хотела распахнуть для вас дверь, ведущую в гроты под фонтанами Большого каскада! Приоткрыть вам дверь в прошлое, показать вам старинную систему подачи воды! – в голосе исторички позвякивал и подрагивал ледяной колокольчик праведного гнева. – Уникальная возможность увидеть подземные коммуникации царской России, прежде чем они будут реконструированы в ходе ремонта! В эти гроты зимой не пускают. Но как экскурсоводу со стажем мне сделали исключение. Дали ключ, – историчка вынула из сумочки увесистый, мутно поблескивавший, на вид весьма древний ключ и торжественно продемонстрировала пятому «бэ». – Это ключ от подземных гротов, в которые мы НЕ пойдем.

– Почему это?.. Как это?.. – заканючили все, кроме вытиравшего сопли Шимона. – Ну пожалуйста!.. Мы хотим в гроты!.. В подземные гроты!..

– Нет. С таким поведением… – историчка стрельнула взглядом в Шимона, – …с таким непредсказуемым поведением это просто опасно. В гротах тесно и скользко.

– Ну пожалуйста, пожалуйста!.. Давайте пойдем без Шимона!

– Невозможно. Я не могу его здесь одного оставить.

– Я буду вести себя хорошо, – заверил ее Шимон. Ему тоже хотелось в грот.

– Нет, – историчка была непреклонна. – Я не готова нести ответственность. Экскурсия сегодня будет только на воздухе, – она бросила ключ назад в сумочку. – Итак, центральный фонтан – Самсон, раздирающий пасть льву…

– Из-за тебя все, придурок! – прошипела Шимону Настя Шмелева, самая красивая девочка в классе, у которой уже даже наметилась грудь.

– А чо ты ждала от предателя? – философски поинтересовался Беленкин.

– …Изначально по замыслу Петра I это должен был быть не Самсон со львом, а Геракл, побеждающий Лернейскую гидру. Кто знает, кто такая Лернейская гидра? – Историчка победоносно оглядела пятый «бэ», явно не рассчитывая на ответ, но Шимон подал голос – о гидре он читал в черной книжке, там на обложке был оранжевый мужик в юбке и с арфой:

– Это древняя греческая змея со ста головами!

Все с воодушевлением засмеялись, уверенные, что он сказал глупость, но историчка поджала губы – не с презрением, как сделал бы победитель, а с досадой, как делает проигравший, и смешки тут же стихли.

– По разным версиям мифа, у чудовища было от семи до ста змеиных голов, – сварливо уточнила она. – Средняя голова – бессмертна. Согласно мифу, Лернейская гидра являлась самой ядовитой на земле тварью: от одного лишь ее дыхания все живое вокруг гибло…

– Вау, это же получается, у нас было химическое оружие! – восторженно встрял Беленкин. Историчка снова скривила рот – на этот раз брезгливо.

– Не у нас, а у греков, придурок! – сказала Настя Шмелева.

Беленкин хотел было возразить, но в последний момент сдержался: лишиться расположения сразу и исторички, и Насти Шмелевой было страшно. Он плотно сжал губы и нелепо, по-кроличьи задвигал напряженным ртом, как будто невысказанные слова норовили прорваться наружу, а он их всеми