Серебряный Ашолотль - Анна Альфредовна Старобинец

любимый питомец Анны. В один прекрасный день, прогуливаясь у Щучьего фонтана с чашей, в которой сидел аксолотль, Анна споткнулась. Чаша упала и разбилась. Анна Иоанновна подобрала аксолотля и сунула его под струи фонтана – вероятно, чтобы спасти животное от пересыхания. Тогда аксолотль укусил хозяйку за палец – а она сочла его демоном. «Ибо кровью нашей обагрившись, богомерзкая тварь в пасти Щуки сокрылась, а речь твари диавольская в голове нашей зазвучала».

– Вообще голоса в голове бывают, когда кукуха уехала, – со знанием дела сказала Настя Шмелева: ее мама была психологом.

– Голоса в голове – действительно признак помешательства, – историчка зачем-то пощупала свой вязаный вишневый берет, будто хотела удостовериться, что ее кукуха на месте. – Судя по всему, у императрицы случился дебют шизофрении, в результате которого она испугалась несчастного аксолотля и решила, что он страшный монстр.

– А еще она говорила о себе «мы». Это тоже симптом: раздвоение личности, – закрепила успех Шмелева.

– Интересная теория – но неверная. Это языковая норма того времени для царской особы, – возразила историчка почти беззлобно.

– Идиотская норма была в том времени, – обиделась Настя Шмелева.

– Времена не выбирают, – одернула ее историчка. Она часто повторяла эту фразу – и всегда с той же строго-предостерегающей интонацией, с какой взрослые говорят детям, что с набитым ртом не смеются. Как будто она опасалась, что они вдруг возьмут – и выберут себе время, хотя время выбирать не положено.

– А аксолотль – он что, там до сих пор замурован? – Шимон покосился на дно канала.

– Акшолотль там до ших пор жамурован? – шепелявым эхом передразнил Беленкин, но захихикали не все и без энтузиазма, для виду: им самим было интересно.

– Прошло почти три столетия, – сказала историчка специальным торжественным голосом. Она применяла его, когда хотела подчеркнуть либо что время неумолимо и все проходит, либо что времена не меняются и все повторяется. – Время неумолимо. Едва ли от аксолотля что-то осталось.

– Он мог мумифицироваться, – упрямо возразил Шимон.

– В таком случае мумию скоро найдут в трубе. Сейчас ее как раз демонтируют, – историчка снова указала на развороченное дно канала, и Шимон вдруг заметил, что одна из труб – довольно тонкая, серебристая – торчит из снега голодным, раззявленным хоботком. А еще он заметил что-то темное на снегу, похожее на мертвую птицу. И следы перепончатых лап. Возможно, утиных. Или… дьявольской твари, которая умеет говорить в голове? Может, он и не заметил бы лапку несчастной белки там, у Самсона, если б кто-то не прошептал «иди, я здесь» в его голове?..

– Трубу что же, размуровали? – Шимон шмыгнул носом. – Труба больше не заделана?

– Не жаделана! – обрадовался Беленкин. – Но ты не парься, придурок, оно давно уже ждохло!

– Оно могло быть в анабиозе, а теперь от света проснулось, – сказал Шимон. – И вылезло, чтоб поесть.

Они опять над ним засмеялись – весело, звонко, ртами. Их смех разнесся в воздухе над гранитными берегами, над треугольными елками, над царским дворцом, над снежными аллеями парка, над золотыми фонтанами, надо львом с разорванной пастью, над всем этим сверкающим сказочным местом, а Шимон ждал конца их смеха и представлял, как там, внизу, под фонтанами, в канализации сидит голодная тварь, которая проспала триста лет и тоже слышит их смех.

* * *

Он знал, что нельзя копаться в чужих вещах, и уж тем более чужую вещь нельзя брать. Но этот ключ – он как будто кричал Шимону из распахнутой пасти крокодиловокожей сумки, как будто его упрашивал: возьми меня, унеси меня, верни меня на мое законное место – в дверь подземного грота.

В забегаловку рядом с парком они зашли, чтоб не мерзнуть на улице, пока к ним по пробкам едет школьный автобус: историчка, Шимон и еще шестеро шимоновых одноклассников, которых родители не забрали сразу после экскурсии. Они заняли самый большой стол в забегаловке, историчка взяла кошелек и пошла на кассу, а сумку оставила на сиденье, чтобы застолбить свою территорию у окна. Остальные – все, кроме Шимона – рванули следом за ней за маффинами и шоколадными круассанами, а Шимон остался один за столом: карманных денег у него не было. И вот теперь раскрытая сумка лежала на стуле прямо рядом с Шимоном, и в раскрытом сумочном зеве, между лекарственной упаковкой и замызганной пудреницей, тускло поблескивал старый, массивный ключ. Тот самый, от подземного грота. Шимон покосился на историчку: она по-прежнему стояла на кассе в окружении счастливчиков, выбиравших круассаны и маффины. Они все прилипли к витрине, на него никто не смотрел.

– Это ради науки, – шепнул Шимон крокодиловой сумке, как будто она требовала от него объяснений.

Он вынул из сумки ключ, сунул к себе в карман куртки, осторожно выскользнул из забегаловки – и побежал обратно. К золотым фонтанам, к Самсону, к дворцу, к шахматно расчерченной черно-белыми клетками дворцовой террасе, с которой, по словам исторички, они вошли бы в Верхний грот, а из Верхнего грота в Нижний, если бы не Шимон и его ужасное поведение.

Вход на шахматную площадку был огорожен весьма условной и хлипкой металлоконструкцией, через которую Шимон легко перебрался. Но внизу, у подножия Большого каскада, маячил тот самый охранник, который прогнал его от Самсона – и теперь он смотрел, как Шимон семенит через скользкое, продуваемое ледяным балтийским ветром шахматное поле одинокой, отчаянной пешкой. Это ради науки. Тварь наверняка скрывается в гротах. Если б он, Шимон, был вышедшей из анабиоза древней тварью, он бы скрывался в гроте…

– А ну назад, придурок! На террасу зимой нельзя! – заорал охранник; ему явно было лень карабкаться вверх по дворцовой лестнице, и он надеялся, что Шимон уйдет сам. И уж конечно, охраннику в голову не могло прийти, что у Шимона есть ключ.

Шимон торопливо, с третьей попытки, окоченевшими пальцами вставил ключ в навесной замок на кованых чугунных воротах в полукруглой арке и попробовал повернуть. Получилось. Ключ сделал два оборота – и запорная дужка отщелкнулась.

Шимон вбежал внутрь, в холодный и сырой полумрак Верхнего грота, и включил в мобильном телефоне фонарик. Стены из бежевых известняковых булыжников – как древняя кладка драконьих яиц. Мраморная раковина в груде строительных инструментов и сложенных змеиными кольцами шлангов. Золотая морда рыбоподобной рогатой твари на стене над мраморной раковиной. И два темных сводчатых коридора, расходящихся из Верхнего грота вправо и влево. Нужно выбрать, направо или налево, как в русских сказках на перепутье. Правда, в сказках обычно есть три пути, а тут только два… Или тоже три? Точно, три. Третий путь