Проходите, раздевайтесь - Людмила Станиславовна Потапчук

А малыш и головой не повел, и только Поэтус – да он, говорит, странный какой-то.

На себя бы посмотрел.

Ну, у меня не было настроения пререкаться, и я пошла к этому малышу. Пошла, присела рядом.

Ну ни фига себе, думаю.

Малыш-то как малыш, а вот взрослых, которые за ним смотрят, поубивать бы на месте. Кофточка застиранная, в уродский какой-то цветочек, ни формы уже, ни цвета у этой кофточки, висит мешком, на одном плечике дырка зашитая, на другом две незашитых, на вороте следы не то каши, не то еще чего. Колготки! Я такие колготки только на старых фотках видела, где моя бабушка еще маленькая была. Вот бабушка маленькая в таких колготках – это понятно, это когда было, а тут на тебе, живой ребенок, а у него висячие пузыри на коленях, пальчики в дырке застряли, шевелятся. На голове волосики такие коротенькие, брили, что ли, или под машинку. И под носом зеленое засохло. Кто ж тебя, думаю, умывал, ничего не умыл. Кто ж тебя одевал. Вот уж на что моя мать захлопотанная, а мелкие у нее и одеты всегда чистенько, и умытые, и веселые. И сморкаться в этом возрасте уж точно сами умели.

И, главное, сидит, чего-то с куклой такое делает, а сам от меня коленкой заслонился, чтоб я, типа, не подглядывала, секреты у него.

А меня, говорю, возьмешь поиграть?

Фиг там, молчит.

А хочешь, говорю, конфету? А то у меня, знаешь, конфеты в кармане, все думаю, кого бы угостить, а придумать не могу.

Ну тут, конечно, стриженая голова поворачивается, глазенки на меня хлопают. Кто же конфет, мол, не хочет. А у меня как раз чупа-чупсы в кармане, мелким своим приготовила, они это дело обожают, ну я ему один и сунула.

А он, значит, куклу раз себе за спину, леденец у меня цап – и сам отвернулся, к кукле своей, и давай разворачивать. Ко мне спиной.

Так пока он конфету цапал, я одну вещь разглядела. У него на пальчике колечко из ниточки. То есть из нескольких ниточек, цветных.

Ах ты ж елки, думаю, ну ни фига ж себе. Да ты же девчонка.

Или нет? Фиг вас теперь разберет, то у мальчишек лохмы чуть не до пояса, то девчонки бритые, как зеки. Хотя меня тоже в детстве стригли коротко, мать только к школе разрешила волосы отращивать. Но вот такой выбритой я не ходила, нет.

Так что, может, думаю, и не девчонка, нет же таких законов, чтобы мальчикам нельзя было ниточки на пальцы мотать. Игры, может, у них теперь такие. С нитками.

А этот мальчик-девочка, пока я сижу думаю, моим чупа-чупсом так и чавкает. Аж затылок шевелится.

Я руку протянула, хотела этот затылок погладить – ну до того малыш прикольно им шевелил, сил нет. Фиг там – малыш как дернется от меня. И отскочил, прямо сидя, и куклу отодвинул, и снова за чупа-чупс. Как звереныш недокормленный – и голодный, и людей боится; сам и еду возьмет, сам тебя и цапнет.

Ну ладно, думаю, питайся пока. Встала, пошла к этим чуханутым – взрослее все равно рядом никого нет. Давайте, говорю, может, кого-нибудь главного поищем, заведующую какую-нибудь, пусть скажут, надо нам ждать вообще или можно сваливать.

– К заведующей без толку, – Поэтус говорит. – Едва ли она так поздно… так допоздна… в общем, ушла давно, я думаю. А кого-нибудь взрослого поискать – это мысль, да. Может, хоть что-нибудь объяснят.

– А смысл, – это Калинка голос подала, снизошла, королевна. – Все равно родителей ждать.

Ну, мне-то, говорю, не ждать, я тут без конвоя. Но найти кого-нибудь надо, вон малыш один сидит. Да и вообще, куча детей без присмотра, это куда годится вообще. Правда, я, говорю, одну врачиху тут побеспокоила уже, но она, по ходу, чокнутая.

– У тебя, по ходу, все чокнутые, – Калинка говорит.

Да что ты, говорю, да неужели. Тебе, говорю, объяснить, куда тебе идти, нет? Популярно, а? Для особо одаренных?

И я бы объяснила, да. Но не стала. Потому что подошел малышок этот бритый, с палочкой от чупа-чупса, с мордочкой всей в чупа-чупсе, блестящей, липкой.

И говорит:

– Съела.

Ага, думаю, ага! Все-таки ты девчонка!

А сама ей: съела – вот и молодец, вот и умничка. Давай-ка мы с тобой эту палочку выбросим, давай?

А она палочку раз – за спину спрятала и говорит:

– Мое.

Ишь ты. Ну ладно, говорю, твое, но, может, умоемся пойдем, а то ты вся в конфете, нехорошо такой грязнючкой ходить, давай, а то мухи на тебя налетят, пойдем, я знаю, где туалет.

И руку к ней протягиваю.

А эта как отпрыгнет!

Как кошка от огурца. В интернете такой прикол был – люди клали позади кошки огурец, пока та не видела. Сидит кошка такая, ест из миски, вдруг оглядывается – а там огурец, длинный такой, ну, кошка, короче, скачет тут же с места, прям взвивается, а потом убегает, очень ржачно. Вот и эта так же взвилась – как отскочит, молча. Только не ржачно совсем.

Я вообще с мелкими нормально. Со всякими, не только со своими братьями, а с любыми. И вот так от меня ни один мелкий еще не скакал. Эх ты, думаю, модель с обложки, кто ж тебя так запугал-то. Бьют тебя, что ли, дома? И что с тобой теперь делать, с такой красивой?

Мама-то твоя, спрашиваю, давно ушла?

– Нет, – говорит.

А куда ушла, помнишь?

– Туда, – говорит. И рукой машет, а куда машет, непонятно. И пятится, пятится от меня обратно к своей кукле, и, пока пятится, опять рукой машет:

– Туда.

А на руке ногти черные, грязные, острижены криво.

А-бал-деть.

И еще Поэтус такой сзади мне:

– Ну странный же, скажи? Что-то с ним сильно не так.

Ага, говорю. Странный девочка, очень странный, что-то не так с этот девочка.

– Я имел в виду, ребенок странный, – говорит. – Слово «ребенок» вообще-то мужского рода.

Ну хоть что-то здесь мужского рода, говорю.

И тут Калинка:

– Хамло.

Тихонечко так, как будто никому, и смотрит в пол. Вроде и припечатала, а вроде как бы и не при делах.

А в табло, говорю.

Молчит.

Да ну, думаю, вас в пень, пойду-ка я к мелкой, что ли. Что-то она меня растревожила. Странная, не странная, а как-то за нее стремно.

Оборачиваюсь – а ее