Проходите, раздевайтесь - Людмила Станиславовна Потапчук

Разумеется, я не стал указывать ему на его глупость – люди на такое обычно реагируют чрезмерно бурно. Я очень спокойным голосом спросил у него, не заходила ли сюда моя мама, и даже принялся ее описывать: черные брюки, серая водолазка, темные волосы до плеч. Но этот мужчина перебил меня. Он сказал:

– Ты такой здоровый, а ищешь мамочку, как маленький. Не совестно?

И еще сказал:

– Давай-ка ступай отсюда, у меня работы много.

Хотя, когда я вошел, он вообще ничего не делал, просто сидел за столом, и компьютер у него на столе был выключен.

Я вышел в коридор, стал ходить и думать. Я думал, что в происходящем вообще нет никакой логики. Одни мне говорят, что я слишком большой, другие – что слишком маленький, и все отказываются мне говорить, видели ли они мою маму или нет. И нигде нет ни одного взрослого, я имею в виду родителей, и маленькие дети остались без присмотра. И в кабинетах делается какая-то ерунда, потому что все ведут себя странно, невежливо и глупо.

Я не пришел ни к какому выводу, и мне стало уже совсем тревожно, и вдруг я увидел, что дверь одного кабинета приоткрыта и за дверью светло. И я понял, что я там еще не был. И мне почему-то стало казаться, что мама именно там, что мне непременно нужно туда зайти, что, как только я туда зайду, все разрешится как-то очень хорошо. И я пошел и даже не постучал в дверь.

А там не было мамы.

Там была очень коротко стриженная женщина в белом халате. И волосы у нее были седые, но еще не совсем белые, а такие как металлические. И глаза у нее были как металлические, такого цвета, как железо. И очки в черной толстой оправе. И халат на ней сидел как приклеенный.

Когда она стала говорить, я услышал, что у нее металлический даже голос.

Она сказала:

– Здравствуйте.

И это было вежливо и на вы, но звучало так, как будто она бьет по столу железной палкой.

И я тоже поздоровался, а она сказала:

– Что встали? Проходите, раздевайтесь.

И я понял, что эта стриженая тоже собирается, как и остальные здесь, нести нелогичную чепуху. И я понимал, что говорить с ней не имеет смысла, но все-таки заговорил. Сказать по правде, закричал. Я кричал, что в этой поликлинике творится чушь, и где все взрослые, и где хоть один адекватный человек, и где, в конце концов, моя мама. И она немного послушала, а потом, не меняя свое лицо никак, достала откуда-то самую настоящую железную палку и вправду принялась стучать ею по столу, как будто прочитала мои мысли о ее голосе.

И мне стало страшно, страшно до того, что у меня стало дрожать все тело, и я замолчал. А она тогда прекратила стучать и опять сказала:

– Проходите. Раздевайтесь.

И я побежал.

Дарья. Тетка, девочка и сюр

Сижу и думаю – бежать отсюда надо.

Во-первых, ясно, что сегодня никто никому никаких бумажек не выдаст. Что-то у них тут подвисло, к бабке не ходи, а сразу народу признаться – облажались мы, идите, типа, домой – это им никак, ну понятно же.

Во-вторых, все как с ума посходили. Мамаши побросали своих мелких, стали ломиться в двери, уходят и не возвращаются. Мелкие, наоборот, сидят, как будто так и надо, как будто прям веселее не бывает, чем без матерей в коридоре остаться. Тетка с поста куда-то опять же упорола. Поликлиника вот-вот закроется.

Я и сама чуть умом не тронулась – взяла и вместо того, чтобы домой пойти, сунулась в один кабинет. Причем не куда мне надо было, а к хирургу. Вот взбрело мне в голову, что туда надо зайти и спросить. «Мне только спросить», ага-ага. Как медом мне там намазали. Вот прямо как зомбированная: поднялась, добрела, постучала, захожу. А там тетка явно сумасшедшая, здравствуй-дерево, сиди-я-сама-открою. Я ей: извините, не скажете, ждать врачей, не ждать, вы вообще сегодня работаете или как. А она на меня выпялилась глазами своими, смотрит, как высасывает из тебя что-то, так и впилась глазами. И говорит: проходите, говорит, раздевайтесь.

Я, главное, уже пуговицы начала расстегивать на кофточке. Потом меня как дернуло: я что делаю-то! Да зачем, говорю, я просто узнать, врачи сегодня работать будут, нет, мне больничный закрыть. А эта дербанутая как рявкнет: так, сколько мне еще раз повторять, особое приглашение нужно, что ли, прошла сюда и разделась.

И я ей, короче, такая: вам, говорю, надо – вы и раздевайтесь. Ну и вышла в коридор, дверью хлопнула. Вот, думаю, еще и маньячилло на мою голову, ну и день.

И ведь дошла уже до лестницы, домой собралась, как вдруг слышу – их голоса. Калинки и этого, Поэтуса. И дернуло что-то меня: надо к ним пойти, спросить, как у них вообще – вдруг удалось чего добиться. Раз уж никого тут нормальнее нет.

Прихожу на голоса, а они сидят ладком на скамеечке и смотрят на еще какого-то ребенка. Ребенок мелкий, сидит играет сам по себе, а эти на него уставились и ни с места.

Ну зашибись, еще двое с катушек съехали.

Все-таки на всякий случай спросила. Привет, говорю, ну вы чего, прошли врачей или тут без мазы?

Калинка только дернулась, не отвечает. Поэтус так помолчал, потом говорит:

– Не прошли. И скорее всего – да, без толку.

Так домой чего не идете, говорю.

Они переглянулись и объясняют. Что у одной папочка куда-то запропал, а у другого бабулечка. И то ли оба в одиночку до дома идти боятся, то ли еще что.

Вот, думаю, чуфло-то где. Два дебила – это сила, ага.

Потом думаю – да ладно, если бы моя мать тут запропастилась, я тоже фиг бы домой пошла.

Ну, села с ними рядом.

Вот ведь мамаши-то, говорю, детей побросали. Хорошо хоть, сегодня не грудничковый день, а то, интересно, грудничков бы тоже тут оставили?

Эти молчат, переглядываются.

Ну и фиг, думаю, с вами.

Э, говорю, малыш, э, во