Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

самым ранним из известных египетских текстов существует убеждение, что на месте преступления часто является дух убийцы – следует полагать, в тщетных поисках покоя – или, что менее объяснимо, дух его жертвы – вероятно, взывающий к отмщению, словно кровь Авеля. И хотя деревенские сплетни в трактире о бесшумных видениях и невидимом шуме оставались пока что не проверенными и ненадежными, я не мог исключать вероятность того, что они, каковы бы ни были, указывают на действительный феномен, относящийся к этой категории оккультных явлений. Куда более примечательными, чем россказни трактирных стариков, я находил вопросы привратниковых детей. Как могли они выдумать девочку, которая не желает с ними играть и говорить? Возможно, девочка настоящая – всего лишь маленькая бука. Вполне возможно. Но может быть, и нет.

Наконец, эти размышления привели меня к вопросу, о котором я обещал не думать. Возможная причина этих явлений интересовала меня больше, чем они сами. Что именно совершил Гай Эльфинстон, безумный водитель? Стала ли смерть ребенка чистой случайностью, которую он не сумел предотвратить, находясь за рулем? Или же он, раздраженный сверх меры остановками и задержками в пути, не затормозил, когда мог бы, и переехал ребенка точно так же, как переезжал кроликов, кур и переехал собственного пса? И, как бы то ни было, о чем думал этот несчастный безумец в краткий промежуток между гибелью ребенка и тем мгновением, когда на всем ходу врезался в ворота собственного парка и разбился насмерть? Охватило ли его горькое, отчаянное раскаяние? Маловероятно, иначе он, зная наверняка, что сбил ребенка, остановился бы и приложил все силы, чтобы хоть каким‐нибудь образом восполнить невосполнимый ущерб. Однако он не остановился, а помчался дальше – судя по всему, на полной скорости, раз его автомобиль от удара разбился в щепки. И опять‐таки, будь это чудовищное происшествие совершенной случайностью, он бы остановился. Значит ли это – самый ужасный вопрос, – что после совершения убийства он помчался навстречу своей гибели, охваченный адским ликованием вследствие своего злодеяния? Ответ на этот вопрос торчал на виду, словно кости покойников из церковного утеса.

Я заснул лишь к тому времени, как бледные слабые лучи рассвета расчертили жалюзи светящимися квадратами, а когда проснулся, разбудивший меня слуга уже с шумом поднимал их, впуская в комнату безмятежные лучи августовского дня и соленый воздух с моря, ароматы цветов и пение птиц. Все это подействовало на меня исключительно умиротворяюще, прогнав из мыслей жуткие призрачные силуэты, и, вспоминая минувшую ночь, я чувствовал себя точно путешественник, благополучно достигший суши после бурного плавания по волнам: теперь, когда мои терзания принадлежали к прошлому, мне уже не удавалось воскресить их с прежней живостью и силой. Определенное облегчение доставляла и мысль о том, что на подозрительное место я точно не поеду – ведь Гарри сказал, что в сегодняшнем путешествии мы будем за тридцать миль оттуда, а завтра я уезжаю. Дотошный искатель истины, несомненно, пожалел бы, что обстоятельства не дают ему посетить Берчем после наступления зловещей темноты и убедиться посредством своих собственных органов зрения или слуха, правдивы ли деревенские сплетни. Я такого сожаления не испытывал. По милости берчемских баек я провел отвратительную ночь и не желал теперь даже приближаться к тому месту, хотя вчера вполне искренне говорил, что желаю. Благодаря яркому солнцу и свежему морскому ветру я не испытывал обычного недомогания после бессонной ночи – напротив, чувствовал себя исключительно хорошо, был особенно счастлив жить и чрезвычайно рад тому, что мне не придется ехать в Берчем. То, что мое любопытство останется неудовлетворенным, меня вполне удовлетворяло.

Автомобиль приехал за нами около одиннадцати, и мы немедленно отправились в путь. Гарри и его кузина миссис Моррисон устроились на просторном заднем сиденье, где могли бы поместиться и трое, а я занял место слева от водителя, исполненный, не постесняюсь признаться, радостного предвкушения. В ту пору автомобили – еще новинка – были окутаны флером романтических приключений. При этом садиться за руль я отнюдь не желал, как и Гарри, поскольку для того, чтобы вести машину, нужно полностью сосредоточиться и посвятить ей все свое внимание.

Увлеченные автомобилисты не имеют возможности наслаждаться своей страстью осознанно. А ведь страсть к автомобилям – вкус, если не сказать дар, столь же индивидуальный, как страсть к музыке или математике. Те, кто пользуется автомобилями больше всего (всего лишь как средством быстрого передвижения), зачастую ее совершенно лишены, в то время как у тех, кому неблагоприятные обстоятельства непреодолимой силы не позволяют часто пользоваться автомобилями, эта страсть может быть развита в высшей степени. Для первых любое ее объяснение выглядит бессмыслицей; вторые в нем не нуждаются. Тем не менее в основе этой страсти лежит скорость, власть над ней и, самое главное, ее чувственное восприятие, а любовь к быстрой езде, будь то на мчащейся галопом лошади, скользящих по льду коньках или несущемся с холма велосипеде, как и любовь к стремительному полету меча в теннисе, гольфе или крикете, свойственна большинству людей. Однако обязательным условием наслаждения является, как я сказал, чувственное восприятие скорости, которое возможно при путешествии в кабине машиниста экспресс-поезда, но недостижимо в вагоне с закрытыми окнами, заглушающими свист ветра.

Добавьте к этому осознание того факта, что огромный механизм стремительно рассекает воздух, повинуясь маленькому рычагу да небольшому рулевому колесу, на котором с такой обманчивой небрежностью лежат руки водителя. Дикий, прежде необъезженный зверь теперь откликается на малейшее прикосновение к узде, словно вышколенная лошадь, как и говорил Гарри. Зверь этот одержим неутолимым голодом и жадно лакает бензин, который в его пасти обращается в пламя; черпалом ему служит электричество – сила, которая разрывает грозовые тучи и наводит дрожь на высокие башни; непрестанно поглощая свою похлебку, зверь мчится вперед, разрывая дорогу, словно полотно. Но как же послушен он и податлив! Легкого прикосновения к уздечке довольно, чтобы он, будто ласточка, помчался вдвое быстрее или, напротив, умерил шаг, предвосхищая желание своего повелителя. И все же милее всего зверю быстрый бег, и, зная об этом, хозяин велит ему громко оповещать окружающих о своем приближении, чтобы не пришлось натягивать поводья. Весел хриплый голос зверя, когда он сигналит путникам, а если те не внемлют, громкий крик несется из его недр, поднимаясь с октавы на октаву, и эхом отражается от изгородей, проносящихся мимо размытой чертой зелени.

Тому, кто мчится вот так, доступно наслаждение одиночеством, какое известно покорителям глубин. Ведь даже если рядом несутся такие же путники, их лица скрыты за капюшонами и масками, и внимание каждого приковано к рваной ленте дороги, которая в ночи