Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

– Но и это еще не все, – настаивал доктор Тисдейл. – Позавчера вечером у меня зазвонил телефон – очень слабо, и в трубке раздавался лишь шепот. Я немедленно перезвонил на телефонную станцию, и мне сообщили, что звонок был из тюрьмы. Я связался с тюрьмой, однако тюремщик Дрейкотт сказал, что мне никто не звонил. И он тоже чувствовал чье‐то присутствие.

– Полагаю, он пьет, – резко заметил Докинз.

После небольшой паузы доктор возразил:

– Мой дорогой друг, не говорите так! Это один из самых надежных наших людей. А если он был пьян, значит, был пьян и я?

Капеллан сел.

– Простите, но я не могу принять в этом участие. Слишком опасно иметь дело с такими материями. Да и к тому же откуда вам знать, что это не розыгрыш?

– Чей? – спросил доктор и вдруг воскликнул: – Тише!

– Вы слышите? – Он явственно услышал, как в кабинете зазвонил телефон.

– Что?

– Звонит телефон.

– Ничего я не слышу, – сердито возразил капеллан. – Телефон не звонит.

Доктор молча прошел в свой кабинет, зажег лампу и снял трубку.

– Да?.. – проговорил он дрогнувшим голосом. – Кто это?.. Да, господин Докинз здесь. Я постараюсь убедить его поговорить с вами. – Доктор вернулся в гостиную. – Докинз, несчастная душа мучится. Умоляю, выслушайте его! Ради Господа, пойдемте со мной и послушайте.

Поколебавшись, капеллан ответил:

– Как вам будет угодно.

Он прошел в кабинет и взял трубку.

– Докинз слушает. – Подождав немного, он пожал плечами: – Я ничего не слышу… А! Постойте, что‐то есть! Едва слышный шепот.

– Ах, постарайтесь, постарайтесь услышать! – воскликнул доктор.

Капеллан прислушался, потом внезапно отложил трубку и нахмурился:

– Нечто… некто сказал: «Признаюсь, я убил ее. Я хочу быть прощен». Это розыгрыш, мой дорогой Тисдейл! Кто‐то, зная о вашей склонности к спиритизму, сыграл над вами очень злую шутку. Я не верю.

Доктор взял трубку.

– Это доктор Тисдейл. Вы можете подать господину Докинзу какой‐нибудь знак, что это действительно вы?.. – Выслушав ответ, он положил трубку. – Он сказал, что попытается. Подождем.

Вечер вновь выдался теплый, и окно, выходившее на мощеный задний двор, было открыто. Около пяти минут доктор и капеллан молча простояли в ожидании. Ничего не произошло. Тогда капеллан проговорил:

– Думаю, это достаточно убедительный ответ.

Тут в комнату внезапно влетел ледяной ветер и зашуршал бумагами на столе. Доктор Тисдейл закрыл окно и спросил:

– Вы почувствовали?

– Да, дуновение холодного воздуха.

Хотя окно было закрыто, ветер продолжал гулять по комнате.

– А это вы почувствовали? – спросил доктор.

Капеллан кивнул, внезапно задрожав, и вскричал:

– Спаси и сохрани нас от всех бед и угроз нынешней ночью!

– Что‐то приближается! – воскликнул доктор, и тут свершилось. Посреди комнаты, всего в нескольких шагах от них, возникла фигура человека со склоненной на плечо головой и повернутым в сторону лицом. Человек взялся за голову обеими руками, поднял ее, словно груз, и посмотрел на них. Глаза его были выпучены, язык свисал изо рта, шею опоясывала багровая полоса. Потом доски пола с шумом затряслись, и человек исчез, а на том месте, где он стоял, лежала новая веревка.

Долгое время никто не говорил ни слова. По лицу доктора струился пот, капеллан побелевшими губами шептал молитвы. Наконец огромным усилием воли доктор Тисдейл взял себя в руки и, указав на веревку, проговорил:

– Она пропала после казни.

Вновь зазвонил телефон, и на этот раз капеллана не пришлось уговаривать. Он сразу же снял трубку и некоторое время молча слушал, а потом произнес:

– Чарльз Линкворт, перед лицом Господа, пред чьи очи ты предстал, раскаиваешься ли ты искренне в своем грехе?

Последовал неслышимый ответ. Капеллан закрыл глаза, и доктор Тисдейл опустился на колени под слова отпущения грехов.

Наконец капеллан повесил трубку и сказал:

– Я больше ничего не слышу.

В комнату вошел слуга, неся поднос с горячительными напитками и сифоном сельтерской воды. Доктор Тисдейл, не глядя, махнул рукой туда, где стоял призрак.

– Возьмите эту веревку, Паркер, и сожгите ее.

– Но здесь нет никакой веревки, сэр, – после минутной заминки ответил Паркер.

Облако пыли

Высокие двустворчатые двери были распахнуты на газон, и после ужина пара-тройка человек из гостивших у Кумб-Мартинов в последнюю неделю августа вышла на террасу полюбоваться морем, над которым низко плыла восходящая луна, стеля бледно-золотистую дорожку от горизонта к берегу. Другие гости, менее склонные к любованию луной, отправились играть в бридж и бильярд. Сразу же после десерта подали кофе, и завершение ужина, по очаровательному обычаю дома, вышло столь же непринужденным, как и завтрак. Каждый был волен уйти или остаться, курить, пить портвейн или воздерживаться в полном соответствии со своими предпочтениями. Поэтому так вышло, что тем вечером мы с Гарри Кумб-Мартином скоро остались в столовой одни. Остальные разошлись, утомленные (что неудивительно) нашей непрекращающейся болтовней об автомобилях – вернее, о конкретном автомобиле и его технических совершенствах, а именно о шестицилиндровом нейпире, приобретенном Гарри в припадке экстравагантности. Он ничуть не жалел о своем поступке и даже предложил мне завтра съездить на обед к другу, жившему близ Ханстантона, с обоснованной гордостью отметив, что рано вставать не придется – ведь ехать всего восемьдесят миль, и на пути нет полицейских засад.

– Странная штука эти большие машины, – перешел Гарри к обобщениям, когда мы поднялись из-за стола. – Порой с трудом верится, что мой новый автомобиль – лишь механизм. Чудится, будто он живет своей жизнью и больше похож на чистокровного жеребца с исключительно чувствительным ртом.

– А как насчет норова? – поинтересовался я.

– Рад сказать, что характер у него отличный. Он не противится, если его придержать или даже вовсе осадить на всем скаку. Многие крупные автомобили этого терпеть не могут и, если их часто сдерживать, дуются – уверяю, в самом деле! – Он остановился, чтобы позвонить. – Например, автомобиль Гая Эльфинстона был настоящий дикий и кровожадный зверь с дурным характером.

– Что за модель? – поинтересовался я.

– «Амадей» двадцати пяти лошадиных сил. Нервная порода автомобилей – слишком худые, с узкой костью, а, как известно, широкая кость благотворно влияет на темперамент. Зверь любил переезжать всякую мелкую живность вроде кур и кроликов. Впрочем, возможно, дурной нрав был не у автомобиля, а у самого бедняги Гая. Так или иначе, он заплатил за это сполна. Ты его знал?

– Нет, хотя имя знакомое… Ах, да не тот ли это, что насмерть сбил ребенка?

– Именно, а потом разбился о ворота собственного парка.

– Насмерть?

– О да, погиб на месте, машина – в щепки. Говорят, в деревне по этому поводу ходит одна байка вполне в твоем вкусе, – заметил Гарри.

– О привидениях? – спросил я.

– Да, о призраке его автомобиля. Очень уж современно, правда?

– И что же рассказывают?

– А вот что. Дом его находится неподалеку от деревеньки Берчем, в десяти милях от Норвича. Туда ведет длинная прямая дорога, на которой Гай и сбил ребенка, а в нескольких сотнях ярдов от того места – довольно неудобный поворот к воротам парка. И вот месяц или