На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— И вы видите один выход, Михаил Васильич, — кивнул больше самому себе князь Януш Радзивилл. — Однако вы повторяетесь, а это не слишком хорошо. Ход ровно тот же, что вы применяли в Московской битве прошлой осенью.

— Только мы теперь поменялись местами с Жигимонтом, — согласился я, — ведь я буду наносить удар, а он попытается выдержать его.

— Хорошо, что Пацы не прислали людей, — усмехнулся Ходкевич, хорошо знакомый с ходом битвы в Коломенском, — иначе пришлось бы известную часть войска держать рядом с ними. Просто на всякий случай.

— Надеюсь, — с нажимом произнёс я, — в нашей армии все верны общему делу и предателей, вроде князя Трубецкого с его стрельцами, среди нас нет.

— Мы все здесь ради общего дела, — ответил мне Януш Радзивилл. — Раз король Жигимонт собирает войска, рассылает воззвания, значит, нам, участникам восстания, уже не сохранить ни голов на плечах, ни тем более своих земель. Поэтому остаётся лишь одно — идти за вами, Михаил Васильич, до конца. К победе или бесславному концу.

Хорошие слова, верные, красивые, однако искренне ли их говорил князь, я не знал. Готовы ли в самом деле все эти заговорщики воевать до конца или же стоит только изменить мне военной удаче, как они тут же примутся писать письма Сигизмунду, обеляя себя и густо обмазывая известной субстанцией остальных. А главное — сговариваясь выдать меня королю в обмен на помилование и небольшие отступные. А на судьбу Литвы и её народа, которые будут лишены самого имени своего, им наплевать. Те же Вишневецкие тому яркий пример: получив права польской шляхты, они мигом позабыли о том, кем были прежде.

Вот только мне было не привыкать воевать в такой обстановке. Шатость, как говорили в те времена, была присуща и первой армии князя Скопина, которой он командовал как воевода. Предатели только и думали, как бы перейти на службу к вору и ляхам. Шведы, несмотря на дружбу с их генералом Якобом Делагарди, преследовали собственные цели. Наёмники постоянно требовали денег, грозя восстать и начать грабить всё вокруг.

Так что можно сказать, в этот раз мне было даже проще. Но я знал, что в любом случае после первого же поражения начнутся такие проблемы, что только голову береги. Поэтому нет у меня права проигрывать, надо побеждать, а после, наконец, диктовать побеждённому свои условия. Только таким видел я принуждение к миру. Чем и поделился с гетманом Ходкевичем и князем Янушем Радзивиллом.

— Нельзя всегда побеждать, Михаил Васильич, — покачал головой Ходкевич, — и Цезарь, и Ганнибал, и сам великий Александр терпели поражения, однако они лишь закаляли их дух, делая сильнее.

— А эпирский царь Пирр, — напомнил князь Януш Радзивилл, — одержал победу, но какой ценой, вам ведомо?

Я знал, что такое пиррова победа, да и князь Скопин тоже, потому что в детстве по настоянию дядюшки прочёл много книг, в том числе и древних авторов.

— Да, — кивнул я, — и победа наша не должна стать пирровой, однако нужно уметь и воспользоваться её плодами.

Тут оба глянули на меня с удивлением, и немалым, да и уважение промелькнуло. Ибо ловко ввернуть в речь цитату древнего автора считалось здесь умением для аристократа столь же нужным, как и навык ловко пластать врага саблей, ездить верхом и стрелять из лука.

— А вот с плодами может выйти не слишком хорошо, — заметил князь Януш. — Короля можно принудить силой подписать любую бумагу, однако впоследствии он отречётся от собственных слов, даже скреплённых подписью и большой печатью. Ведь слово, данное под угрозой меча, ничего не стоит, даже если это королевское слово.

— Постоянно же держать меч над его головой мы не можем, — поддержал его Ходкевич.

— Отчего же? — показно удивился я. — Быть может, одна Литва нет, хотя если сумеем разгромить короля под Варшавой и принудить подписать договор, который составит наш канцлер, у Жигимонта просто не останется ни денег в казне, ни войск, чтобы противостоять нам. А кроме того, к нам присоединится курфюрст, который прямо сейчас захватывает Поморье, воплощая свою мечту о независимости Пруссии и превращении её из вассального княжества в королевство. Уж курфюрст поспешит в Варшаву, когда мы устроим там сейм, вроде Люблинского, чтобы и себе урвать кусок пожирнее. Да и казаки на юго-востоке не дадут покоя. Сагайдачный, как говорят, тоже о собственной державе мечтает, какой-то казачьей Гетманщине.

— Да уж, — кивнул князь Януш Радзивилл, — вам, Михаил Васильич, воистину удалось подпалить Речь Посполитую сразу с трёх сторон. Вот только что ещё сгорит в пламени этого пожара, какие ещё земли заполыхают, вот в чём вопрос, Михаил Васильич.

Ответа на него у меня не было.

Пока казаки проходились огнём и мечом по землям Вишневецких и родичей их, князей Збаражских, дела у них шли, прямо сказать, весьма и весьма недурно. Пускай и сильна была украинная шляхта, были там и свои почти магнаты, кто собирал на свой кошт целые хоругви из соседей победнее, однако противостоять могучей казацкой силе, безудержной, как половодье, вольнице, они оказались не в силах. А всё потому, что разобщены были и вставали против разорителей одни, соединяясь разве что с ближайшими соседями, спасая от казаков лишь свои земли, не думая об остальных. Не отвечали на зов Вишневецких со Збаражскими даже хозяева Замостья, сильной крепости, родового гнезда Замойских, откуда происходил великий Ян Замойский, чей юный сын Томаш сейчас номинально правил обширными владениями рода. Те же, кто держал бразды правления, совсем не спешили помогать Вишневецким, с кем спорили за первенство в украинных воеводствах.

— Томаш, — наставлял юношу старый мечник великий коронный Станислав Тарновский, дед юноши по матери, который после смерти Яна Замойского держал в железном кулаке не только собственные владения, но и земли Замойских, — я обещал твоему великому отцу, что передам тебе его наследие в целости и сохранности. Распылять же силы наши нельзя. Куда придут казаки завтра, неведомо, но под стенами Замостья их ждёт «тёплый» приём. Нету здесь для казаков земли, кроме той, в которой их зароют, как canes scabiosi,[1] какими они являются на самом деле.

— Avus venerabilis,[2] — юный Томаш знал, как обращаться с великим мечником коронным, — но вы не научили меня, что разобщённых нас легко победить, в то время как, взявшись за общее дело вместе, мы можем победить любого врага.

— Ха, — рассмеялся старый Станислав Тарновский, — никогда, Томаш, Замойские не должны воевать за чужие интересы, за чужую землю. Вишневецкие слабнут с каждым днём, и ты можешь стать их наследником в этих воеводствах. Пусть и зовутся они украинными, однако весьма важны для всей Речи Посполитой во всякое время, и особенно теперь, когда её рвут на части. Нельзя, Томаш, — повторил он, — нельзя нам силы распылять. Коли не сумели Вишневецкие справиться с казаками и чернью, то это теперь их забота. Тебе же надобно беречь наследие отца твоего да преумножать его. Я старик уже, одним глазом, почитай, на Иисуса Христа да Деву Марию гляжу, а вторым — на грешную землю. Скоро к тебе перейдут бразды правления всеми землями Замойских. И коли придут на них казаки да чернь восставшая, так будет нам чем угостить их. Класть же своих людей за интересы Вишневецких да Збаражских не следует, крепко запомни это, Томаш, крепко-накрепко.

Несмотря на всех гонцов, что слали в Замостье Вишневецкие со Збаражскими, оттуда они не получили ни единого человека. А вот Жолкевский уже собирал на свой кошт хоругви и вооружал их, чтобы выступить на подмогу всесильным украинным магнатам. В отличие от старого мечника великого коронного, опальный бывший гетман отлично понимал, что казаки подобны стихии и справиться с ними можно лишь сообща. Он отправил своих гонцов в Замостье с письмом, в котором говорилось как раз об этом.

— Красиво заворачивает, — усмехался в седые усы Станислав Тарновский, — вот, Томаш, послушай, как гладко стелет битый гетман Жолкевский. Казаки подобны furens elementorum, diluvium,[3] заполоняющее земли Киевского, Русского и Волынского воеводств. Против него следует выстроить несокрушимую плотину, мы же стоим подобно отдельным камням, которые сей стихии ничего не стоит выворотить из земли и разнести на мелкие камушки, не способные сопротивляться ей. Лишь все вместе, выстроив неприступную для казацкого потопа плотину, сможем мы выстоять против их великого напора. Противопоставить их хаосу и безумию наш порядок. Хорошо ведь сказано, а, Томаш?