На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Забирайте коней и ходу, — велел Сидлецкий.

Казаков было больше, они вполне могут снова собраться и напасть. Хотя бы, чтобы отомстить за убитых. И за собственный страх, заставивший их бежать. Хоронить погибших и шарить по карманам казаков, у которых всегда что-нибудь припрятано, некогда. А вот кони всегда нужны, какие ни есть, а как заводные сгодятся. В крайнем случае их обменять или продать можно будет в ближайшем местечке, барышник там завсегда сыщется.

Ещё раз отряд накрыли почти у самого Чигирина. Сидлецкий хотел было гнать всю ночь, не останавливаясь нигде, однако кони уже слишком устали. Они то и дело спотыкались, и пустить их даже рысью было трудно. Да и всадники вымотались не меньше. Три ночи подряд спали и ели в сёдлах, что твои татары, тут даже самые крепкие дадут слабину.

Хуторок, где решил остановиться Сидлецкий, в первую очередь привлёк его внимание корчмой, которую держал старый израелит. В таких местах обычно всё тихо, разбойников нет, потому что казаки людей авраамовой веры не особо привечают и любят их пощекотать ножичком, чтобы узнать, где те прячут добытые неправедным способом золотые червонцы. Все же знают, что у каждого израелита на дворе или около зарыт горшок с золотыми червонцами, а у кого-то даже не один. Поэтому здесь Сидлецкий не опасался нападения, и спокойно дал отдохнуть людям и коням.

— Я много с вельможных панов не возьму, — тут же принялся раскланиваться корчмарь, — да только времена такие, сами понимаете. Цены растут как на дрожжах, а где взять на всё денег, коли люди почитай не заходят в корчму старого Иошке, никто не покупает у него не то что водки, а даже пива, не то что ночь ночевать. Все говорят, что старый Иошка Мозель дерёт втридорога, но никто не знает, сколько он платит за ту еду.

— Хватит уже руки ломать, — отмахнулся от него Сидлецкий. — Нам нужен стол, водка и уход за лошадьми. За всё получишь серебром. А будешь ныть — нарублю на свиную колбасу!

— Вольно всем угрожать старику, — запричитал корчмарь, — некому защитить его, нет у него ни сынов крепких, ни людей верных, как у вельможного пана. Только и остаётся уповать на милость его, как на…

Тут он запнулся и не стал заканчивать фразу. Не любят паны, когда при них люди веры авраамовой понимают Господа, могут и нагайкой или сразу саблей угостить, да и грех это поминать Его всуе.

Наверное, за тот грех и наслал Он на старого Иошку Мозеля разбойников. Просчитался пан Сидлецкий, когда решил заночевать в его корчме. Сам-то старик-корчмарь не приваживал головорезов, а вот о его богатстве давно уже ходили слухи по всей округе. Прежде опасались с ним связываться, потому что он то и дело давал в долг местным панам, которые защищали его ото всех, зная, у старого Мозеля всегда можно взять в долг, а требовать он сильно не будет. Это была его плата за охрану. Но теперь-то паны все воюют с казаками Сагайдачного, им не до корчмаря, а значит, пора и его пощупать за мошну.

Были разбойники людьми тёртыми, влезли в окна, открыли дверь, сперва, конечно, псов из самострелов приголубили, чтобы лаем тревогу не подняли. Только лошади заволновались в стойлах, но в корчме этого никто не услышал. Воры же быстро забрались в комнату, занимаемую самим Иошкой, заткнули ему и жене рты кляпами и уже хотели было взяться за привычное дело — железом выпытать у израелита, где тот свои горшки с червонцами держит, ведь их у него точно не один зарыт, как дверь за их спинами распахнулась. На пороге стоял сам пан Сидлецкий в саблей в руке.

— Бей! — заорал разбойничий атаман, но Сидлецкому только того и надо было.

Первым же и рухнул под ударом его сабли закричавший разбойник. Другой рванул на него, замахиваясь ножом, да только пан Сидлецкий, хотя и держал заряженный пистолет в левой руке, а в упор выстрелил без промаха. Пуля разворотила живот разбойнику, и он свалился под ноги шляхтичу, свернувшись, как дитя в утробе матери, прижав обе руки к брюху, безуспешно пытаясь широкими ладонями остановить льющуюся оттуда кровь.

А по всей корчме уже шла драка. Солдаты отряда пана Сидлецкого рубились с разбойниками и убивали их одного за другим. Их поднял на ноги товарищ, ночевавший при лошадях. Не доверял шляхтич корчмарю настолько, чтобы оставить коней без присмотра, и когда те заволновались, оставленный при них молодой солдат тут же выглянул на двор, увидел мёртвых псов и рванул со всех ног в корчму. Коней уводить явно не собирались, а вот грабить корчму со всеми постояльцами и резать их, станут уж точно. Спали солдаты, конечно, с саблей под рукой, а кое-кто, вроде самого пана Сидлецкого, и с заряженным пистолетом. Как только оставленный при конях товарищ разбудил их, Сидлецкий велел всем бить разбойников, сам же ринулся в комнату к корчмарю. Сам не знал, что там застанет, но не окажись внутри разбойников, уже связавших старого Иошку Мозеля и готовых пытать его железом, судьба корчмаря могла быть весьма печальной.

Утром на дворе лежали рядком шестеро разбойников — никто на сей раз не ушёл от солдат пана Сидлецкого, а с ними один из его людей. Он получил крепким кистенём промеж глаз, прежде чем успел достать врага своей баторовкой, однако убийца его пережил лишь на пару мгновений и упал, изрубленный так, что на двор слугам корчмаря пришлось выносить тело по частям.

— Век не забуду, — причитал старый Иошка, понимая, что теперь за постой, стол и водку вельможный пан ничего не заплатит, как бы ещё не потребовал виру за спасение. — Век помнить буду вельможного пана и детям всем и внукам своим накажу помнить спасителя, благодетеля нашего, — распинался корчмарь, не давая Сидлецкому и слова вставить.

Тот сплюнул под ноги коню и вскочил в седло, чтобы поскорее убраться из чёртовой корчмы. А на следующий день, едва солнце перевалило за полдень, отряд въезжал в Чигирин.

Вопреки всему, я не двинул войско следом за отступившим Жигимонтом на запад, на Подляшье или Мазовию. Стремительная атака для нас была, увы, недоступна: слишком уж много пехоты, в том числе не очень хорошо обученной лановой, неприспособленной к длительным маршам. Начнись в дороге настоящие лишения и испытания, и мне пришлось бы возвращать липков, чтобы те стерегли нашу армию от дезертирства точно так же, как крымские татары берегут коронную. Ударить сразу по Варшаве не получится: король просто запрётся за её стенами, а тяжёлых пушек, чтобы пробить их, у нас просто нет. Осада же может затянуться, и чем обернётся — ещё неизвестно. Поэтому я отступил к Бресту, чтобы взять солдат из его гарнизона: ведь там стояли отменные наёмные полки, которые должны были выдержать осаду в том случае, если бы я не угадал с направлением главного удара коронного войска. По дороге я отправил гонцов в Минск, где гарнизон немногим уступал брестскому, чтобы и оттуда забрать большую часть солдат. Теперь нам предстояло наступать и бить врага уже на его земле, а потому мне нужен будет каждый, способный держать оружие: наёмник, всадник, выбранец — не важно, нужен будет каждый.

— Вы намеренно даёте Жигимонту собраться с силами? — спрашивал к меня Ходкевич. — Желаете дать ему решительное, генеральное, как написано у принца Мориса Нижнеземельца, сражение? Или, как говорят у нас, поставить всё на одну карту?

Я знал это выражение. Однако старался его не употреблять: вряд ли в Русском царстве семнадцатого столетия многим была известна игра в карты, а скорее всего она была запрещена: Грозный был весьма строг к такого рода баловству, как подсказывала мне память князя Скопина. Я всё реже обращался к ней, лишь в такие моменты, пожалуй, как сейчас, когда она входила в конфликт с моей собственной.

— Да, иначе нам не принудить его к миру, — пожал плечами я. — Если король не будет чувствовать за собой силу, он попросту запрётся в Варшаве, а выкурить его оттуда совсем непросто. Курфюрст уже вовсе развернулся в Поморье, штурмует города, ему нужна каждая тяжёлая пушка. Да и тащить их придётся далеко, даже если он пожелает их нам передать. И охранять их придётся настоящей небольшой армии, ведь идти-то надо по землям, сохранившим верность королю Жигимонту.