На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Это только вопрос времени, — покачал головой князь Януш Радзивилл. — Лановая пехота не выстоит против опытных ландскнехтов, даже если поставить её на такой позиции, откуда не сбежать. Они побегут через шанцы и на валы, прямо на наши пушки. А на плечах их туда ворвётся враг.

Рукопашная уже кое-где смещалась к позициям наших пушек, однако приказа затинщикам дать залп я не отдавать не спешил. Они должны перебить как можно больше врагов, желательно вовсе рассеять их первые линии, хотя это уже прямо фантастика. Настолько везти нам просто не может. Не может — и точка! Надо полагаться на реальные возможности людей и оружия, а не на слепую удачу. Повернётся лицом — хорошо, нет, так и без неё надо выигрывать.

— Пушки заряжены картечью, — ответил я, — и выбранцы знают это. Побегут на валы и в шанцы, их оттуда приголубят в упор. Врагу тоже достанется, так что жертва их напрасной не будет.

— И потому наших ополченцев должно остаться как можно меньше, — мрачно пошутил князь Януш, — чтобы побольше картечи досталось коронным наёмникам.

Железная, беспощадная логика войны. К сожалению, несмотря на ухмылку, князь был прав. Чем больше погибнет выбранцов, тем больше будет жертв залпа картечью из пушек и тяжёлыми пулями из затинных пищалей. Однако стойкость наших ополченцев не могла не вызвать уважения. Они дрались и умирали на позициях, их теснили, кое-где уже начали выдавливать на валы и в шанцы, однако никто не бежал. Как мне кажется, никто ни у нас ни тем более в коронном войске не ожидал подобного мужества со стороны простых ополченцев, вчерашних крестьян. Однако они сражались за свою землю, за свои жизни и коли гибли, так старались жизнь свою подороже продать. Этим выбранцы напомнили мне бывших посошных ратников, собранных мной в первые солдатские полки. Те же мужество и стойкость, которых не ожидали от них ни наши воеводы (да и сам я тоже, что уж греха таить), ни враги.

— Жаль, — проговорил словно само себе под нос Ходкевич, — жаль не оставили прохода для кавалерии. Если получится отбиться, обратить коронную пехоту в бегство, так ударили бы конницей. Вот тогда случился бы полный разгром.

— Случился бы, — кивнул я, — да только наш. Думаете, король или брат ваш, получивший булаву гетмана польного, проглядели бы эти проходы? А коли бы проглядели, кто им помешает кинуть навстречу нашей свою конницу. И как думаете, каков был бы исход такой конной схватки?

— У нас есть, вашими же стараниям, Михаил Васильич, — возразил Ходкевич, — что противопоставить польской коннице. Мы смогли бы удивить их, даже рассеять быть может.

— Рассеять, — согласился я, — а нам нужен разгром. Из-под Гродно Жолкевский с Вишневецким увели армию, большая её часть сейчас стоит там. — Я указал на поле боя. — Я не хочу давать Жигимонту ещё один шанс. Здесь и сегодня, быть может, завтра мы должны не просто разбить коронную армию, но разгромить её. Оставить лишь память от славы польского оружия, что впредь король позабыл дорогу на литовскую землю.

Кажется, мои слова произвели на Ходкевича впечатление. Он ничего не ответил и поднёс к глазу окуляр зрительной трубы. Я последовал его примеру.

Теперь главное не пропустить момент. Как только выбранцы начнут поддаваться, окажутся на грани бегства, нужно отдать приказ отступать за шанцы и валы. Чтобы достигнуть максимальной эффективности ещё одного подготовленного для врага сюрприза.

Нервозность короля передалась его скакуну. Отлично выезженный аргамак под его величеством то и дело принимался приплясывать на месте, переступая длинными ногами. Король усмирял его твёрдой рукой, в такой стране как Речь Посполитая, правитель не может не быть искусным наездником. Подобную слабость простят только глубокому старику.

— Когда же, — повторял его величество, — когда же эти хвалёные немцы справятся с проклятыми выбранцами.

Ещё сильнее его злило упорное сопротивление литовской лановой пехоты, в то время как польские выбранцы показали себя далеко с не лучшей стороны. И теперь исход боя во многом зависел от наёмников. Те же старались изо всех сил, однако сладить с оказавшимися прямо-таки невероятно упорными литовскими выбранцами пока не могли. Ломались пики, люди остервенело убивали друг друга, то и дело фланги окутывались настоящими облаками густого порохового дыма, рявкали пушки, ядра выбивали в рядах солдат с обеих сторон настоящие просеки — стреляли-то с убойной дистанции. Однако к победе коронное войско не было ни на шаг ближе, нежели в самом начале боя.

— Они побегут, — повторял словно молитву король. — Должны побежать. Это ведь выбранцы. Чёртова лановая пехота, хуже которой нет в Речи Посполитой.

— Побегут, — соглашался с ним Александр Ходкевич, — но когда, вот вопрос. Их сопротивление и без того дорого обошлось пешим хоругвям. Как бы ландскнехты не отказались и дальше воевать за нас, ведь денег, чтобы купить их верность, несмотря на потери, в казне нет.

Королю не слишком понравилось это напоминание. Белосток оказался ловушкой, куда он угодил вместе со всем своим войском. Даже если победа будет за ним, в самом городишке нечего брать, а Гродно придётся штурмовать хотя бы и ради военной добычи. Этот мальчишка, московский князь, снова обвёл его вокруг пальца, однако думать об этом поздно, снявши голову, как говорится… Теперь нужно побеждать и бросать конницу в рейд на Гродно, чтобы постараться с наскока захватить город, а прежде ещё бы взять обоз мятежников. Уж там-то добычи будет достаточно, чтобы удовлетворить хотя бы первую потребность ландскнехтов в золоте.

Король снова приникал к окуляру и убирал его, не в силах глядеть на упорное сопротивление литовской пехоты. Ему оставалось только зубами скрипеть.

— Всё же царица на поле боя — это кавалерия, — говорил король, чтобы хоть как-то унять нервы. Ему страстно хотелось выпить. Но пить посреди сражения он не стал бы, разве что после очевидной победы со всеми старшими офицерами. Сейчас же момент был совсем не подходящий для вина, как бы его ни хотелось. — У меня на родине с недавних пор ею почитают пехоту, но была бы возможность ударить панцирным казакам, даже не гусарам, не шляхетскому ополчению, и исход боя был бы решён ещё много часов назад. Пехота же способна лишь бессмысленно толкаться друг с другом без видимого результата.

Ходкевич мог бы поспорить с королём насчёт отсутствия результата. Он даже с такого расстояния в окуляр зрительной трубы видел трупы, устилавшие поле боя. За каждый шаг коронным хоругвям приходилось платить кровью, и платить по самому высшему разряду.

Но вот грянул очередной слитный залп немецких мушкетёров. Их поддержали подтащенные из ближнего тыла полевые орудия. И шеренги литовских выбранцов дрогнули.

— Вот! — выпалил король. — Началось!

В самом деле началось. Трубачи запели сигнал к отступлению, унтера больше не пытались удержать ополченцев на месте, теперь они заставляли их сохранять хоть какое-то подобие порядка и строя при отступлении. А это было очень непросто.

— Сейчас, — хлопнул себя кулаком по раскрытой ладони король, — вот сейчас бы ударить гусарам! Да что там гусарам, как я говорил уже, панцирным казакам да шляхетскому ополчению. Тут бы конец пришёл всему этому нелепому фарсу.

Но противник не дал им возможности атаковать кавалерией, и потому оставалось ждать, когда уставшие, но ободрившиеся из-за отступления врага, ландскнехты соберутся и устроят натиск на полевые укрепления.

— Отправьте людей в дубенским конфедератам, — велел король. — Пускай, если желают оправдать предательство своего сюзерена, князя Острожского, ударят всей пехотой, что осталась у них.

Гетман и сам хотел поступить также. Он даже подивился прозорливости его величества. Тот явно разбирался в людях, пускай и несведущ был в военном деле. Однако именно сейчас и пришёл черёд ввести в бою последний пехотный резерв, что оставался в коронном войске.

Пахолики тут же умчались в расположение конфедератов, и вскоре король уже с удовольствием наблюдал, как оттуда выступили хоругви ландскнехтов Юзефовича и пеших казаков Гошица. Им сильно досталось при Гродно, однако после они смогли пополнить свои ряды за счёт недовольных из литовской земли. Тех было пускай и не слишком много, однако на пополнение рядов конфедератских хоругвей какое-то число всё же нашлось. И даже не так уж мало.