На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— О чём вы думаете с курфюрстом переговоры вести? — тут же заинтересовался Станислав Кишка.

— Хотя бы и об условиях, на которых станем воевать, — пожал плечами я. — Разве не так ведётся война здесь, в цивилизованных государствах, пан генеральный староста? Это ведь с татарами, да с нами, московитами, можно сразу за саблю хвататься. А с пруссаками сперва переговорить следует. Или я не прав?

Станислав Кишка засопел раздражённо, однако возразить на ехидную реплику мою ему было нечего, и он предпочёл промолчать.

Разъезды вернулись, когда армия наша подходила к Таурогам, откуда оставалось меньше дневного перехода до прусской границы и того места, где встал лагерем курфюрст. Командовавший нашей лёгкой кавалерией лихой всадник Лазарь Кмитич, великий стражник литовский, доложил, что никаких попыток нападения на наши разъезды всадники курфюрста не предпринимали.

— Без приязни глядели, — сообщил он, — так и зыркали из-под своих шлемов, да только дальше взглядов дело не дошло. Даже за сабли и пистолеты не хватались, когда видели нас. Знать приказ им дан: не трогать нас, покуда сами не полезем.Я так думаю.

Это косвенно подтверждало тот факт, что курфюрст остаётся верен своим словам и достигнутым между нами договорённостям. Однако этого было явно недостаточно для того, чтобы верить ему. Мало ли, быть может, он хочет заставить нас расслабиться, а после ударит всей силой.

— Стан у него крепок, — продолжал доклад Кмитич, — сразу видно, построен по-заграничному. У нас так копать шанцы мало кто знает как. Пушки торчат отовсюду. Курфюрст подготовился к встрече.

Я выразительно глянул на присутствовавшего на докладе Станислава Кишку. Тот предпочёл сделать вид, что не заметил моего взгляда. В свете того, что сообщил Кмитич, его идея с быстрым нападением на армию курфюрста выглядела уже не столь блестяще, даже скорее глупо.

— Как мыслите, пан стражник, — спросил я у Кмитича, — смогли бы мы взять его стан?

— Только ежели пушки тяжёлые притащить, — пожал плечами тот. — Взять в осаду, обложить со всех сторон, потому как у нас полное преимущество в коннице, а после дождаться тяжёлых пушек, чтобы снести валы и разбить батареи. Вот тогда можно и штурмовать.

— Прямо как крепость настоящую, — покачал головой я.

— Так ведь там, ваша светлость, и вправду крепость самая настоящая, — напомнил мне Кмитич. — Таких у нас строить не умеют, сразу видать прусские инжене́ра её сработали.

Свой стан мы принялись возводить в прямой видимости врага. Лагерь курфюрста и вправду производил впечатление. Я вглядывался в него через окуляры зрительной трубы, преподнесённой в дар уже не помню кем. Это и вправду была настоящая крепость, построенная, наверное, по всем правилам современной военной науки. Кмитич ни единым словом не приукрасил её. Действительно, взять такую можно только с тяжёлыми пушками.

— Отправляйте пана Козиглову, — велел я, когда наш лагерь, выглядевший куда менее внушительно, был готов, и значит пора начинать переговоры.

На роль парламентёра, который станет договариваться насчёт переговоров, дубоголового пана Козиглову выбрали не случайно. С ним спорить бесполезно, раз уж ему в голову вбили то о чём говорить, на что соглашаться, а на что, ни в коем случае, нет. Да и подкупить или переманить на свою сторону Козиглову было не под силу никому, слишком уж этот шляхтич упрям и скромен, несмотря на то, что довольно богат.

Я проводил его взглядом, пока он во главе небольшого отряда, вместе со знаменосцем, несущим белый флаг переговоров, и трубачом размеренной рысью ехал к лагерю курфюрста.

[1] Актом агрессии (лат.)

Иоганн Сигизмунд оценил по достоинству главу небольшого посольства литовцев. Был он высок, необычайно крепок телом и прямо-таки непроходимо туп. А от тупости своей ещё и упрям, что твой баран. На все предложения, сделанные ему полковником фон Иреном, он твердил явно заученные фразы и соглашался лишь на то, что было ему сказано.

Курфюрст оценил отличный ход великого князя литовского. Прислать не опытного дипломата, который станет торговаться за уступки, но дубоголового вояку, который знает лишь «от и до» и не сделает и шагу за пределы, поставленные ему тем же великим князем. Ход красивый, пускай он и оставил их в дураках, придётся с этим смириться. Но уж на переговорах с самим московским выскочкой Иоганн Сигизмунд отыграется по полной.

Он уже определил для себя линию поведения и решил получить от этой войны максимум. Не только независимость, но и земель прихватить. И в этом ему должен оказать помощь как раз великий князь. Пускай делом доказывает свои союзнические предложения, прежде чем он, Иоганн Сигизмунд, примет их и сделает для него хоть что-нибудь в ответ.

И вот спустя пару дней после визита литовских переговорщиков, между лагерями поставили самый большой шатёр, какой нашёлся в обоих армиях. К нему прибыли делегации с обеих сторон, возглавляемые пока ещё не правителями, но гетманом Ходкевичем и Станиславом Кишкой от литовцев. И генералами Оттенгартеном и графом Вальдеком, командовавшим дивизией в армии курфюрста, с прусской стороны. Они должны были провести прелиминарии, договориться о протоколе, чтобы уже после этого, встретились и правители государств, лично явившиеся на поле брани.

Организовать встречу условились в полдень следующего дня. Именовать друг друга князья должны будут не иначе как братьями, все переговоры станут вести на немецком языке, который понимают оба. И главное, в свите у обоих не должно быть более одного десятка рейтар. А в самом шатре, кроме великого князя с курфюрстом, сможет присутствовать лишь один человек от каждого из них. Ходкевич от литовцев, а граф Вальдек от пруссаков. Все эти условия были одобрены обеими сторонами, о чём был подписан протокол, составленный в двух экземплярах на двух языках, заверенный всеми четырьмя переговорщиками. После, когда великий князь с курфюрстом ознакомились и поставили на обоих протоколах свои подписи, они отослали по экземпляру в лагерь уже не противника, но ещё не союзника. Потому что ни о какой войне, после настолько серьёзной подготовки к переговорам, речи быть уже не могло.

И тут же, насчёт этого, курфюрсту попытался попенять генерал Оттенгартен.

— Ваша светлость, — заявил он, — мы ведь шли сюда на помощь сюзерену, чтобы подавить мятеж, а вы затеваете переговоры с мятежниками. Разве это приемлемо?

— Отчего же нет? — пожал плечами Иоганн Сигизмунд. — Мой польский тёзка потерял Литву. Вы же видите, они уже и сейм провели по всем правилам и даже великого князя себе выбрали. Теперь это уже не мятежники, но правители независимого государства, которое не воюет с Пруссией. Отчего же я должен нападать на них?

— Быть может, оттого, что Сигизмунд Польский, — напомнил ему генерал, — наш сюзерен. А воевать с врагом сюзерена обязанность всякого доброго вассала.

— Эпоха рыцарей давно прошла, — отмахнулся курфюрст, — да и двести лет назад уже вассал французского короля, герцог бургундский, воевал против него вместе с англичанами. А после, герцог Гиз и вовсе выгнал своего сюзерена из Парижа. Я же не собираюсь понимать руку на священную особу, — тут же заверил он генерала, который был несколько старомоден в своих суждениях, в то время как на поле боя просто незаменим: лучшего командующего армией курфюрст себе представить не мог, — однако и воевать с его врагами не стану. Пускай король польский сам разбирается с мятежной Литвой. Наши интересы распространяются несколько западнее.

— Ваша светлость, — глаза генерала округлились, он понял, о чём говорит курфюрст, и это, похоже, в голове у него не укладывалось, — вы же не собираетесь… — Он даже договорить не смог, дыхание перехватило.

— Мне до смерти надоело просить разрешения въехать в Кёнигсберг, — ответил ему Иоганн Сигизмунд Бранденбургский, — у какого-то польского королька. И то всё лишь потому, что последний магистр крестоносцев решил, что его земля пропадёт без такого сильного сюзерена. Он был слаб тогда, но теперь слабы поляки, и мы должны вернуть себе немецкие земли. Они называют Данциг Гданьском, Торн — Торунью, Эльбинг — Эльблонгом, а Мальборк — Мариенбургом. Но хуже всего то, что поляки меж собой даже Кёнигсберг стали звать Кралевцом. — Курфюрст едва не сплюнул, выговаривая последнее слово. — Вы понимаете меня, генерал Оттенгартен. Им мало было ополячить таких же славян, как они сами, я про литву и русских, так они решили и за нас взяться. Желаете, чтобы дети ваши носили кунтуш и говорили по-польски, позабыв немецкий язык, генерал? И быть может, благодаря иезуитам, ещё и католиками стали?