Физрук на своей волне. Трилогия (СИ) - Гуров Валерий Александрович

Я знал модель тачки – «Марк II», она‑то и в моё время была предметом слюнопусканий молодёжи и, видимо, оставалась таковой сейчас. Тонированная в круг, заниженная, с тюнингом из кучи всяких обвесов. Окна были закрыты, но, даже несмотря на это, было слышно, что в салоне громко играет музыка – низкие басы, от которых стёкла дрожали.

Всегда было интересно, каково это выживать в таком звуковом аду.

Дверца хлопнула, и из машины вышел тип кавказской внешности – под сорок. Куртка из искусственной кожи, золотая цепочка, фирменные кроссы и уверенная походка.

Честно говоря, в моей картине мира солидный мужик мало сочетался с такой тачкой. Кстати, мужик явно рассчитывал на то, чтобы поколотить панты. Если кто не понял, что он подъехал, то теперь, когда он открыл дверь тачки, и задрожали стёкла уже в школе, его появление точно ни для кого не осталось незамеченным. Кризис среднего возраста, блин.

Он с важным видом начал обходить свою «тойоту» по кругу, сдувая пылинки и едва не вылизывая её языком. Хотя почему едва, вон на палец плюнул, что‑то оттирает, каплю какую‑то…

– Владимир Петрович, а можно я уже пойду? – спросила Милана, будто между прочим, но по глазам было видно, что приехал мужичок за ней.

– Пойди, – ответил я.

Афанасьева уже сделала пару шагов, когда я её остановил:

– Милана, тормози.

– Что? – обернулась она, слегка приподняв подбородок.

– Аккуратнее со своим типчиком.

– Почему? – удивилась Милана, чуть нахмурившись.

– Просто аккуратнее, – заверил я.

Она коротко пожала плечиками, будто не поняла, но внутри, я видел, фраза оставила занозу.

Я не стал объяснять. Не рассказывать же, сколько таких «итальянцев‑аратыков» я перевидал за жизнь. На словах – влюблённых до беспамятства, обещающих звёзды, айфоны и вечную любовь.

Только потом выясняется, что у него жена, трое детей и машина вообще не его, а дяди. Сами мы не местные, в общем.

– Владимир Петрович, вообще‑то Гарри мне подарил мобильник, – сказала она с лёгким вызовом и достала блестящий телефон.

Я чуть завис, припоминаю, что типочка, с которым она общалась по мобильнику, звали по‑другому.

– Ну, поздравляю, – ответил я сухо.

– Спасибо, что отпустили, – добавила Милана и пошла дальше, покачивая бёдрами.

Я проводил её взглядом. Гарри ждал возле своей «Тойоты», натирал тряпкой капот, осматривая отражение, будто готовился не к встрече, а к показу мод.

– Педант, блин, – пробормотал я себе под нос.

Я щёлкнул зажигалку, и пламя вырвалось жёлтым язычком. Подошёл к куче сухих листьев, нагнулся и поднёс огонь.

Секунда – и пламя пошло вверх. Сухие листья зашипели, затрещали и вообще горели на ура. Сразу дыхнуло осенью и дымом, как в старые времена, когда во дворах каждый октябрь дымили костры.

Марина примчалась первой – глаза испуганные, пальто нараспашку, волосы растрепались.

– Владимир Петрович! Что вы делаете⁈ Мы же сейчас здесь всё спалим!

Я повернулся к ней и заговорщицки подмигнул.

– Да не спалим мы ничего, – заверил я. – Я в своё время таких костров спалил – не сосчитать. Всё под контролем.

И правда, пламя горело ровно, порывов ветра не было, так что всё в порядке. Хотя выглядело, конечно, эффектно, столб огня поднимался выше человеческого роста. Ребята сбежались со всего двора, некоторые достали мобильники и начали снимать.

– Владимир Петрович, гляньте, как красиво! – крикнул кто‑то.

– Фига, живой костёр, как в кино! – добавил другой.

Я лишь усмехнулся. Реакция школьников была искренней. Судя по тому, как выпучила глаза Марина, подобные развлечения были под запретом. А запретный плод всегда сладок. Кстати, не удивлюсь, если для уборки листьев тоже нужно обращаться в какую‑нибудь управляющую компанию.

– Вот видите, Марина, – сказал я, глядя на всполохи пламени. – Хоть чем‑то можно удивить нынешнюю молодёжь.

Она закатила глаза, но видно было, что на секунду, но она и сама залюбовалась.

Пламя било вверх, искры взлетали, отражаясь в стеклянных окнах школы, будто живые звёзды. Даже хулиганы, кто ещё недавно бурчал про «дворников» и «лохов», стояли молча, загипнотизированные зрелищем.

Правда, в каждой бочке мёда бывает ложка дёгтя. В момент, когда костёр почти догорел, во двор влетела завуч с выпученными глазами.

– Вы что творите⁈ – завопила она. – Пожар! Школа горит!

На этом сюрпризы только начинались. Мымра держала в руках – и, не разбираясь, что и как, метнулась к костру.

Пш‑ш‑ш!

Белая пена пошла во все стороны, заливая последние языки пламени. То, что должно было догореть до состояния пепла, теперь превратилось в чёрную желеобразную субстанцию, которая начала растекаться по школьному двору.

Я даже не шелохнулся – хочет тушить, пусть тушит. Пена летела во все стороны, белая, липкая, шипела, ложась поверх остывающих листьев. Через минуту всё затихло. Завуч, вся в мыле и дыму, с вытаращенными глазами, повернулась ко мне.

– Вы что творите, Владимир Петрович⁈ – выпалила она так, будто я палил не листья, а актовый зал.

– А что? – я вскинул бровь, будто удивился самому вопросу.

– Пожар решили устроить⁈ – голос зазвенел колоколом.

– Да будет вам пожар, вы что, в молодости костры не жгли? Может, мы с молодыми шашлык хотели пожарить.

Я подмигнул, но завуч стояла каменным изваянием – ни улыбки, ни реакции. Тогда я добавил:

– Лучше обратите внимание, в какой порядок ребята привели школьный двор.

Мымра, всё ещё фыркая от возмущения, оглянулась. Прошла пару шагов, оглядела всё вокруг. А посмотреть было на что – мусора нет, листья собраны, дорожки чистые, забор и турники свежепокрашены.

Прицепиться действительно было не к чему. Завуч постояла, переваривая увиденное, потом перевела взгляд на учеников. Посмотрела на меня и… сдалась.

– Ладно! – сказала Мымра, резко разворачиваясь. – Но вы в прямом смысле этого слова играете с огнём, Владимир Петрович. Сегодня напишу на вас жалобу!

– Боюсь, каюсь, – сказал я. – Но, может, сначала к поляне нашей присоединитесь? Вы хоть и не работали, но можете попробовать. Вон, роллы вкусные. Хотите, угощу?

Она обернулась, смерила меня взглядом, в котором смешались раздражение и лёгкое смущение.

– Обойдусь! – бросила Мымра, фыркнула и стремительно ушла, стуча каблуками по асфальту.

– Вот ведь, Марин… – хмыкнул я, обращаясь к совершенно перепуганной классухе. – А говорят, молодёжь у нас вспыльчивая.

– Владимир Петрович, она ведь и правда жалобу напишет.

– Ну‑у, пусть пишет, если ей от этого легче станет, – я отмахнулся.

Повернулся к ученикам, которые только сейчас перестали снимать всё на камеры.

– Так, ну что, – я хлопнул в ладони. – Всем спасибо, все свободны!

Ребята выстроились полукругом, уставшие, но довольные. Краска на руках, листья в волосах, но в глазах искрился тот редкий блеск, когда человек впервые понимает, что сделал что‑то полезное.

– Все справились, молодцы, – поддакнул Кирилл, видимо, с недавних пор примерил на себя роль лидера в классе.

Посыл, конечно, правильный, вот только что‑то мне подсказывает, что Борзый и его шестёрки так просто своё лидерство не отдадут.

– Не молодцы, а молодцы, – по привычке поправил я, переставив ударение на первый слог.

– Спасибо вам, Владимир Петрович! – выкрикнул Гена. – Зовите ещё! Мы думали – скукота, а оказалось, классно!

– Контент заодно запилили, – поддакнул Кастет.

Контент, блин…

– Ну, я подумаю, кого звать в следующий раз, – я улыбнулся. – Может, даже грамоты выпишу.

Послышался общий смех.

Я посмотрел на наш импровизированный стол с остатками былой роскоши – коробки, упаковки, оставшиеся роллы и соки.

– Забирайте еду с собой, – предложил я. – Чего добру пропадать?

Но ребята только переглянулись и замотали головами.

– Не, Владимир Петрович, спасибо, наелись!

– Да, оставьте, всё равно выкинем потом.

Я на секунду задумался. В их словах не было ни хамства, ни лени, было простое равнодушие.