Физрук на своей волне. Трилогия (СИ) - Гуров Валерий Александрович

– Хотя нет, – я притворно хмыкнул. – Дружище, тормози. У меня есть кое‑что интересней. Багажник у меня занят барахлом, и ты туда не влезешь. Но есть и второй вариант.

– К‑какой?

– Прицепим тебя к лебёдке.

Борзый громко сглотнул. По тому, как у него начало дёргаться веко, я понял, что мысль дошла. Понял он быстро – у страха всё с геометрической скоростью.

Не дав ему опомниться, я повернулся к Саше и небрежно дал поручение.

– Саня, раскручивай лебёдку.

Саша замер было, но выполнил. Начал раскручивать лебёдку…

Я же наблюдал, как меняется лицо хулигана. От былой наглости не осталось и следа, теперь его физиономия исказилась в гримасе ужаса. Руки у него начали дрожать, губы бледнеть. Борзый понял, что это не игра и шутки кончились.

Момент – и Борзый стал другим человеком прямо на глазах. Я видел, как внутри него ломались привычные механизмы «повышенной борзоты».

Он втянул голову ещё глубже, плечи опустил. Я не торопился – даже не улыбался. Просто смотрел и ждал, пока страх сделает свою работу.

– Владимир Петрович, – забормотал он, вмиг вспомнив моё отчество. – Простите меня, пожалуйста, я больше не буду, бес попутал. Скажите, что нужно сделать, как загладить вину, я всё сделаю.

Я медленно покачал головой. Слишком хорошо знал, что такие вот «я всё сделаю» – чаще всего просто слова, которые подкреплены страхом и ничем более.

– Слушай, – ответил я, не повышая голоса и буквально излучая спокойствие. – Извиняться ты будешь не передо мной, а перед Саней. Понял?

Он закашлялся, видимо одна только мысль об этом покорёжила.

– Хотя… – я вдруг направил дуло травмата в лоб Борзого. – Я думаю, что надо его прям здесь завалить, а потом вон в ту бетономешалку кинуть…

Это был финальный аккорд разыгрываемого мной спектакля. Борзый уже был готов наложить в штаны от ужаса, но тут вмешался Санёк.

– Владимир Петрович, я думаю, что я сам с ним поговорю, – сказал пацан.

– Не вопрос, Саня, пообщайся с нашим голубчиком.

Честно? Услышать от пацана такие слова было несколько неожиданно. Это ж какой внутренний стержень должен быть.

Я убрал ствол, моя воспитательная часть на этом подошла к концу. Борзый теперь был полностью обработан и открыт для дальнейшего диалога по душам.

Саша молча подошёл к своему заклятому врагу, посмотрел на Борзого. Я заметил, что его взгляд изменился, да и настрой – будто пропала жажда мщения. Вместо неё я считал требование справедливости.

– Считаешь, что прав? – сухо спросил Саша.

Борзого будто перекосило изнутри. Словно в нём столкнулись два мира – привычный, где сила решает всё, ну и новый, где вдруг оказалось, что сила может выглядеть жалко.

Он стоял перед Сашей, переминаясь с ноги на ногу, словно ему в ботинки насыпали битого стекла.

Я наблюдал со стороны и не вмешивался. У Сани, худого, избитого, с разбитой губой и синяком под глазом, внутри горел настоящий стержень. А у Борзого, здоровенного, накачанного, наглого, этот стержень как будто выдернули. И он не знал, куда девать глаза.

– Ты прав… – выдавил Борзый. – Я повёл себя некрасиво.

– Некрасиво? – Саша медленно покачал головой. – Это когда в столовой выпил чужой компот. А ты как шакал – вдвоём, втроём, впятером. Это не некрасиво, это подло.

Борзый растерянно моргнул, и по глазам его было видно, что Саня попал куда надо.

– Я… – он запнулся. – Я просто не хотел, чтобы кто‑то знал… про отца.

– Так никто и не знал, – возразил Саша. – Пока ты сам не сделал из этого шоу.

Борзый промолчал, виновато опустил подбородок на грудь.

– Всё, – твёрдо сказал Саша. – Я тебя простил. Но не потому, что ты этого заслужил, а потому что не хочу таскать всю твою грязь за собой.

Он развернулся и пошёл к машине.

Борзый стоял, молчал, ссутулившись. Я опустил ствол, положил ладонь на плечо Борзого.

– Подумай вот о чём, – начал я. – Я мог бы снять это на телефон, выложить и засветить тебя так, что вся твоя жалкая слава сгорит. Мог бы показать, кто ты есть на самом деле. Но я этого делать не буду.

Борзый мельком взглянул на меня, но сразу отвёл взгляд.

– Да, понимаю… – прошептал он.

– Пересмотри своё поведение, – продолжил я. – Плохо закончишь, пацан.

Борзый шмыгнул носом.

– Неправ был, Владимир Петрович… – он, наконец, поднял голову и сказал: – Готов понести наказание.

– Вот это уже другой разговор. За косяки надо не только извиняться, но и отвечать, – согласился я. – Начнём с простого: ты прямо сейчас звонишь своим пацанам и говоришь, что у них есть двадцать минут на то, чтобы вернуться в школу и помочь классу с субботником.

Борзый дёрнулся, как побритая собака.

– Я… я… пацаны не поймут…

– Что «я»? Звони давай. И объясни так, чтобы поняли.

Он сделал пару неуверенных вдохов и всё‑таки достал телефон. Я отвернулся, чтобы он не увидел, как меня забавляет его внутреннее сопротивление.

Борзый набирал медленно, всячески внутренне этому сопротивляясь. Конечно, тут к бабке‑гадалке не ходи – понятно, что ещё какой‑нибудь час назад Борзый чихвостил субботник в хвост и в гриву. А тех, кто пошёл на него, называл дворниками и лохами. Так что звонок для него давался тяжело.

Я же смотрел на ситуацию чуточку под другим углом. Как только пацан вытащит из своей головы стереотипы, то и жизнь станет проще. А не вытащит – вот так и будет себя до конца своих дней ломать изнутри.

– Это, Филя, ага, нормально всё… – заговорил он в динамик, когда кто‑то из «гвардейцев» взял трубку. – Короче, через двадцать минут надо на субботник пойти… да нет, ты не понял… Ну говорил, что дворники…

Борзый покосился на меня. Я подмигнул, вот так его поддерживая.

– Бред говорил, сейчас это понимаю, – сказал он.

– Надо одноклассникам помочь. Ну, в смысле – не хочешь… надо, говорю!

Борзый нажал «отбой».

– Я с ними сейчас встречусь и с глазу на глаз переговорю, – пробормотал он.

– Да хоть обговорись, через полчаса я тебя жду у школы.

Я понимал, что перед ним стоит непростая задача – сохранить лицо и одновременно собрать своё стадо и объяснить, что поменялись правила игры.

– Могу идти? – шёпотом спросил Борзый, не поднимая глаз.

– Полный вперёд.

Хулиган ссутулился и, опустив голову, пошёл прочь. Я выдохнул, провожая взглядом уходящего, и пошёл к Сане.

– Знаешь, Саня, вот наблюдаю за тобой и понимаю, что мужество – это не то, что этот Борзый и его дружки пытаются показать. Ничего мужского в их поведении нет, поверь мне. А вот твоё поведение – умение простить, не унижая, не пользуясь преимуществом… – я развёл руками. – Вот это и есть настоящий мужской поступок.

– Спасибо, Владимир Петрович.

– Спасибо в карман не положишь и на хлеб не намажешь, – сказал я. – Приведи в порядок рожу, в бардачке аптечка. Потом я тебя до дома доброшу. Заодно папкин пистолет положишь на место.

– А я не хочу домой, – отрезал Саня. – Я хочу, как все, классу помочь.

В словах звучала искренность.

– Не, братец, в таком состоянии нам Марина и эта мымра продыху не дадут. Так что желание хорошее, ты молодец, но в следующий раз. Сегодня ты себе освобождение заработал.

Саня нахмурился, будто хотел возразить, но промолчал.

– Ладно, Владимир Петрович… понял.

– Вот и хорошо, – ответил я, садясь за руль.

Саня начал обрабатывать раны, не издавая ни единого звука – терпел. Я молча наблюдал, как он промывает рассечённую губу, потом аккуратно прикладывает вату к щеке. Когда он закончил, я завёл мотор.

– Поехали, – сказал я.

Жил он недалеко от школы. Дорога заняла минут пять. Мы оба молчали. Только из колонок тихо играла музыка.

– Вон дом, Владимир Петрович, – показал Саня на панельную девятиэтажку.

– Какой подъезд? – спросил я, уже поворачивая во двор.

– Да не надо заезжать, Владимир Петрович, – ответил он поспешно.

– Почему? Я тебе, можно сказать, доставку на дом предлагаю, а ты отказываешься, – сказал я с лёгкой усмешкой.