Физрук на своей волне. Трилогия (СИ) - Гуров Валерий Александрович

Я хмыкнул, покачал головой.

– Так‑так… и выходит, что он тебе предъявляет за то, что ты, мол, на пианино бренчал. И боится, что ты ему предъявишь, что он балерон?

– Ну… там не только это.

– Что ещё?

Пацан вздохнул, собираясь в кучу, чтобы рассказать. Я же понял, что конфликт здесь был не про деньги и даже не про субботник. Классика жанра, епта.

Я‑то думал, тут что‑то серьёзное, а оказалось, всё куда проще. Предъявлять Сане попросту нечего, а вот предъявить Борзому как раз повод есть.

– Тут такое дело, Владимир Петрович…

Саша наклонился ближе и зашептал. У меня аж брови на лоб полезли после его рассказа. Вон оно что… уже интереснее, чёрт возьми!

Я задумался, прикидывая, как действовать дальше. Потом уже я наклонился к Сане и начал говорить.

– Слушай сюда, братец, ты начнёшь разговор первым. Не бойся, не мнись. Скажи ему ровно, спокойно и глядя в глаза… – я проговорил пацану все, что придумал.

Он отрывисто кивнул.

– А дальше… если он начнёт качать права, я подойду, – заключил я. – Только не дёргайся, понял? Пусть думает, что ты один. Я рядом. Но если полезет, то бей первым, и не по лицу, а по корпусу.

Саша нервно выдохнул.

– Владимир Петрович… а если он с друзьями?

– Тогда будет урок коллективного воспитания, – усмехнулся я.

Он впервые улыбнулся. Я хлопнул его по плечу.

– Ну всё, пошли, музыкант. Пора сыграть им финальную ноту.

В этот момент я заметил движение между бетонными плитами стройки. Оттуда показались силуэты. Один, второй, третий… ещё двое. И вперёд – он. Борзый.

Шёл паренёк, как павлин – руки в карманах, подбородок задран, на лице вечная ухмылка самоуверенного ублюдка. Его личная гвардия состояла из таких же «важных», только помельче физически. Все как на подбор… черти, ту не добавить, не убавить. Как я и думал, пришёл Борзый не один.

Боковым зрением я уловил, как Саша вздрогнул и руки пацана невольно сжались в кулаки.

– Спокойно, – процедил я.

Он ничего не ответил, но по его лицу я понял – это накатывает страх. Самый мерзкий – липкий, что пахнет унижением, а не просто болью.

– Вот что, братец, – я взял его за плечо и повернул к себе лицом. – Давай ещё раз. Глубоко вдохни. Медленно выдохни. Ещё раз.

Саня послушался.

– Молодец. Запомни, – сказал я. – Если ты нервничаешь, ты слабее. Пусть нервничают они. Спокойствие – это сила, понял?

– Понял…

– И ещё вот что, – я достал телефон. – Сейчас я тебе позвоню. Возьми трубку и не клади. Положи в карман, включи громкую связь. Я хочу слышать, как всё пройдёт.

Он кивнул. Я набрал номер и, когда Саша принял вызов, поставил мобильник на громкую.

– Всё, иди, – сказал я.

Пацан уже собирался выйти, но задержался, обернулся ко мне.

– Владимир Петрович… только одно. Дайте мне время самому разобраться. Пожалуйста.

Я смотрел на него секунду‑другую. Взгляд у него был честный, прямой.

– Ладно, – кивнул я. – Разбирайся.

Саша открыл дверь, вышел и аккуратно закрыл за собой, стараясь не хлопать. Я остался в машине, в тени гаражей. Отсюда всё видно, как на ладони. Телефон в динамике выдавал звук шагов.

Саша приближался к одноклассникам медленно, но уверенно.

Смотрелась вся эта так называемая «стрелка» жалко и мерзко одновременно. Один – худой, щуплый, килограммов шестьдесят, не больше. И напротив – Борзый. Здоровый, бородатый жеребец, под сотню весом и на голову выше. Он стоял, расставив ноги, руки в карманах, ухмылялся.

И ладно бы один… но слева и справа от Борзого стояли такие же лбы с физиономиями, перекошенными от собственной важности. По их взглядам я видел, что эти уроды ждут, когда старший подаст знак и они втопчут в землю несчастного ботаника.

Я увеличил громкость на телефоне до максимума. В динамике тихо шуршал ветер, потом послышались первые слова.

– Здорово, пацаны, – начал Саша. – Я пришёл, как договаривались.

– Здорово, шкет, бабки принёс? – протянул Борзый с ехидцей, не вынимая рук из карманов.

Хохот.

Тупой, пустой, такой, от которого у нормального пацана рука сама просится в кулак.

По всей видимости, Борзый не понимал, что Саша вызвал его на стрелку. Решил, что пацан деньги принёс. Хотя как именно Саня обозначил причину встречи я не интересовался.

Борзый смотрел на пацана сверху вниз.

– Или опять сказочки рассказывать будешь?

Секунду висела тишина.

– Нет, не принёс и приносить больше не буду, – спокойно сказал Саша.

Вновь начали смеяться.

– Ни хрена, как малолетка базарит, – поддакнул один из гвардейцев.

Я сжал руль. Пальцы побелели от напряжения. Саша не отводил взгляда. В динамике стало слышно его дыхание.

– Ты что, не выспался? – издевался Борзый, смеряя Сашу взглядом.

– Я просто не собираюсь больше терпеть все эти оскорбления, – сказал Саша, вкладывая в слова то самое, что у него сидело на душе.

– Оскорбления? – ухмыльнулся Борзый. – Я и пацаны не виноваты, что мамка тебя не на бокс отдала, а на пение – и у тебя такой тонкий голосок, как у кастрата.

– Лох – кастрат, – заржал кто‑то из толпы.

Я видел, как у Саши по лицу пробежала тень, но он не отступил.

– Давай, пацан, не подведи… – прошипел я.

И пацан не подвёл: в тот же момент он ответил.

– А если я тоже начну так с тобой разговаривать? – сказал он.

– Ты о чём? – нахмурился Борзый.

– Что твой отец не чемпион, – продолжил Саша. – Что он руководитель секции балета.

Слова ударили, как раскат грома. Это и был тот самый секрет, который так боялся Борзый. Получай, фашист, гранату!

Сначала один из «гвардейцев» попытался ржать, потом смех захлебнулся, и я увидел, как у Борзого дернулось веко.

– Слышь, а он о чём? Он не в курсе, что у тебя отец чемпион страны по боксу в девяностых? – засудачили «гвардейцы».

Глаза Борзого опасно блеснули:

– Я тебя сейчас прямо здесь закопаю, мелкий урод, – прорычал он.

Саша отреагировал быстро.

– Сначала скажи пацанам, что твой папа не чемпион, а он руководитель детской секции балета, – проговорил он.

Борзого буквально перекосило.

Я почувствовал, как во мне растёт удовольствие. Но удовольствия мало… дело начинало плохо пахнуть. Борзый заметался – лицо покраснело, затем побелело. В нём сейчас боролись позёрство и страх быть высмеянным.

Стая тоже напряглась, переходя в состояние повышенной готовности. Я тоже напрягся, понимая, что либо они сделают то, чего нельзя допустить, либо я появлюсь и поставлю точку…

Но нет, нельзя: Саня просил не вмешиваться до поры. Просил дать ему шанс. Я уже дернул руку к двери, но остановился. Я вцепился в рулевое колесо и сдержал порыв. Пусть попробует.

В следующий миг пацану прилетел удар в солнечное сплетение. Саша рухнул, телефон выскользнул из кармана и упал на щебёнку, но связь не оборвалась. Из динамика донёсся возбуждённый голос Борзого:

– Ты как базаришь, дебил⁈

Саша обхватил живот обеими руками. Я видел, как его дрожащие руки сжались в кулаки. Да, лицо перекосилось от боли, но тем не менее он выпрямился.

Пацан выпрямился, жадно глотая воздух. У меня же внутри невольно возникло уважение к Сане.

Определённо у пацана был дух.

– Я не дам тебе ни копейки, и требую, чтобы ты извинился за все эти издевательства, – процедил Саша.

Послышался звериный смех Борзого, и его снова подхватили кореша, инстинктивно, как собаки Павлова. Ржали так, будто Борзый приплачивал за громкость.

– А если не извинюсь, что? Спросишь по‑мужски? – зашипел Борзый сквозь стиснутые зубы. – Ты у меня за свой гнилой базар теперь на коленях прощения вымаливать будешь.

А вот дальше Саша уже пошёл не по сценарию…

– Давай раз на раз выскочим, – вдруг предложил он.

Я стиснул руль – неожиданно! Саша поднял голову, смотря с вызовом в глаза Борзому.

Что ж, я положил ладонь на дверь машины, будучи готовым в любой момент выскочить наружу. Если толпа рванёт на пацана – я выскочу и закончу всё быстро. Но если это будет драка один на один – пусть будет. Мне важнее было, чтобы Саня понял, что за каждое принятое решение надо платить. Но «убивать» его, или втаптывать в землю ногами, я не позволю.