На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Под прикрытием обстрела из луков многие из лисовчиков ловко спешились, подъехав вплотную к усадьбе. Они отпускали коней, знали: никуда их скакуны не денутся, и тут же подбегали к окнам с саблями наголо. Усадьба Суходольского была одноэтажной, так что им ничего не грозило. А как только из окна высовывался мушкетный ствол, в оконный проём тут же тыкал саблей лисовчик, и редко клинок его не находил цель. Изнутри раздавался крик или сдавленный стон, а, бывало, лихой рубака успевал левой рукой выдернуть оружие и тут же, не целясь выстрелить обратно. Когда же удалось отогнать всех драбантов от окон, поближе к усадьбе подъехали сразу четверо ротмистров.

— Пан князь, — за всех разом держал слово Чаплинский, — ты ещё гостишь у Суходольских⁈ Коли так, выходи — у нас получше будет!

— Я откажусь! — раздался изнутри голос гетмана польного. — Мне и у Суходольских в гостях хорошо. Убирайтесь прочь пока целы!

— А ну как мы вас порохом угостим, князь! — выдал Чаплинский. — Как вы тогда запоёте?

— Прочь я сказал! — рявкнул в ответ Вишневецкий. — Иначе до вечерни головы ваши на пики насажу!

— Господь свидетель, мы хотели добром дело решить, — развернул коня Чаплинский, возвращаясь к остальным ротмистрам. — Рогавский, вели тащить порох. Сейчас мы этот орешек расколем.

Но прежде чем появился Рогавский с парой дюжих лисовчиков тащивший бочонок с порохом, в который уже заблаговременно загнали длинный фитиль, окна ближайших к усадьбе домов вспыхнули мушкетными залпами. Пули скосили всадников с убойной дистанции. А следом из боковых улочек вылетели скрывавшиеся до поры конные. Лихие налётчики лисовчики не стали обыскивать город: некогда. Чем и воспользовался Ломницкий со своей лёгкой хоругвью и разведчиками Ганского. Из пистолетов никто стрелять не стал, сразу ударили сабли — и пошла потеха!

Жестокая кавалерийская рубка на стиснутых городскими домами, амбарами и ригами[1] поместья Суходольских закипела кровью и сталью. Люди с остервенением рубили друг друга, не желая давать врагу пощады и не прося её. Лисовчиков ненавидели все в коронном войске: за убитых товарищей, за отнятый фураж и провиант, но чаще за страх, который они нагоняли даже на бывалых солдат, готовых сложить в бою голову за Отечество. Но в бою честном, а не в фуражирском рейде, когда по тебе лупят из засады, а после беспощадно добивают выживших. Сабли так и мелькали в воздухе, скакуны храпели и топтались на пятачке, как будто несколько десятков всадников сошлись в лихой конной дуэли, даже не думая разъезжаться. Часто убитым и раненым даже свалиться было просто некуда: так тесно стояли друг к другу противники, словно в строю, колено к колену. Мушкеты и пистолеты давно замолчали: тут и в своего попасть можно запросто, да и, пока выхватишь пистолет из ольстры, тебя три раза саблей полоснут или хуже того ткнут под рёбра, и поминай как звали.

Военная фортуна в тот день была на стороне Ломницкого, что и не удивительно. Лисовчики и командиры их особенно оказались не готовы к такой засаде. Поручик набрал из окрестной шляхты всех, у кого был мушкет или дробовик и рассадил по ближним к усадьбе Суходольских домам. Своих же людей вместе с разведчиками Ганского увёл подальше, чтобы ни в коем случае не попасться ворвавшимся в город лисовчикам на глаза. Иных из них упрятали по большим амбарам, конюшням и ригам. Порою, в двух шагах от коронных всадников, лисовчики творили грабёж и насилие, но как бы ни хотелось помочь невинным людям, страдающим от негодяев, без приказа никто и не дёрнулся. Но уж когда чистые серебряные трели боевого горна вывели сигнал «В атаку!» сразу после оглушительно залпа из мушкетов и дробовиков, тут уж шляхтичи отыгрались за всё!

— Вяжи их! — командовал Ломницкий. — Вяжи всех, кто саблю бросил!

— А с ранеными что? — спросил у него Ганский, клинок сабли его был до самой рукояти перепачкан в крови и с него свисали какие-то ошмётки плоти, но это ничуть не смущало бывалого разведчика. — Добивать?

— Вязать, — покачал головой милосердный Ломницкий. — Пускай их по приговору суда вешают или на кол сажают. Не стоит брать на душу лишний грех. В бою врага убить — то дело Господу угодное. Раненного же добить — уже убийство бессудное получается.

Не понравилось это Ганскому, однако поручика он не ослушался. Быть может, суд и казнь, и в самом деле, куда лучше нежели быстрая расправа. На колу они живо припомнят все свои бесчинства, и стократно им эта позорная казнь за всё отплатит.

— Вяжи! — поддержал Ганский поручика. — Вяжи их!

Так после жестокого боя в дворе усадьбы Суходольских перед гетманом польным стояло с десяток крепко побитых лисовчиков во главе с ротмистром Чаплинским. Тому не повезло как Русиновскому, который с несколькими верными людьми прорвался из окружения, порубив многих славных шляхтичей. Обошла его стороной и костлявая, дотянувшаяся до Яроша Клечковского. Тот в самом начале схлопотал пулю, но дрался, не обращая внимания на ранение, покуда не ослабел от потери крови. Рану перевязать некогда, да и некому. Ослабевшего его зарубил Ганский. Молодой Мочарский же стоял недалеко от Чаплинского. Чаплинский сошёлся в конце схватки с самим Ломницким, рубакой не просто отменным, но непревзойдённым фехтмейстером. Чаплинскому посчастливилось пережить их воистину рыцарский поединок, такой, о каких в романах только и прочтёшь, думая: нет, так в жизни не бывает. Ломницкий ударил его в лоб рукояткой сабли. Так близко находились они друг от друга, что на нормальный размах места не было. После этого мир для Чаплинского померк, очнулся он уже связанный в большом амбаре, куда отнесли всех, кому посчастливилось пережить схватку.

Теперь же он стоял перед гетманом польным и ждал его решения.

[1] Рига — хозяйственная постройка с печью для сушки и обмолота снопов зерновых культур

Король даже дыхание затаил во время окончания рассказа. Вишневецкий живописал всё в красках, потому что сам бы всему живым свидетелем. Конечно же, в конную рубку он не лез и с мушкетом у окна не стоял, однако когда непосредственная опасность миновала, подошёл поближе, чтобы видеть всё в деталях, и теперь рассказывал обо всём королю.

— И каково же было ваше решение? — поинтересовался Сигизмунд, когда Вишневецкий прервался, чтобы выпить ещё вина.

— А вот тут, ваше величество, — ответил Вишневецкий, — судить я оставляю вам. Потому что можно этих негодяев тут же повесить или же на колья насадить, чего все они заслуживают.

— Но можно и нечто иное сделать с ними, — высказался король, уже понимавший куда клонит Вишневецкий.

— Это и есть то малое войско, о котором я сказал вам в самом начале, ваше величество, — ответил князь. — Если у них нет Лисовского, то можно Чаплинского и его негодяев сделать как бы своими лисовчиками и напустить на литовские земли. Тогда всё там настолько запутается, что никто не будет понимать, кто друг, а кто враг. Шляхтичи запрутся в своих усадьба и застянках[1] и перестанут пускать к себе кого бы то ни было, даже если прежде они сочувствовали мятежу. Узнав же о бесчинствах наших лисовчиков, многие из мелкой шляхты и вовсе покинут войско бунтовщиков, чтобы навести дома порядок.

— Отлично придумано, — кивнул король. — Даю вам на то своё королевское позволение. Об ассигнованиях на это важное дело переговорите со Станиславским.

Вишневецкий поднялся из-за стола, понимая, что аудиенция окончена. Теперь ему предстояла куда более серьёзная беседа с Балтазаром Станиславским. Выбить из подскарбия великого коронного хотя бы грош будет очень тяжело, несмотря на королевское позволение. А снаряжать войско за свой кошт Вишневецкий не собирался: никакой прибыли от этого предприятия не получишь, а истощать собственную казну ещё сильнее у него не было ни малейшего желания.

[1] Застянок (от sciana, стена, межа, польск. zaścianek, белор. засценак) ― вид сельского поселения в Великом княжестве Литовском и Русском, а впоследствии и в Российской империи, образовавшийся в результате волочной померы XVI века. Застенки также существовали в некоторых регионах Польши (в Полесье, на Волыни и прочих), в разных краях Руси назывались односелье, хутор, заимка, однодворок, одинокий посёлок на пустоши, вне общей крестьянской межи