Господин следователь. Книга 11 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Любил, но так дочку выпорол, что шрамы остались, — напомнил я. — Неужели вы про это не знаете? Он ее постоянно бил или один раз?

Мария Ивановна опять замолчала. Вон, даже губу прикусила. Определенно, не хочет рассказывать. Так, сменим тактику.

— Маша, а может, все-таки правду скажешь?

Лентовская захлопала глазами, покрутила головой и ответила:

— Иван Александрович, когда вы меня Машей называете, да еще таким тоном — сразу пугаюсь. Меня так в училище учитель наш — Виктор Анатольевич называл, если он недоволен был. Обычно он меня полным именем звал — Мария, а если Машей — значит, ругать станет. Вот и вы…

А то я не знаю! Я это еще в прошлый раз, когда проводил с Марией Ивановной и Зинаидой Дмитриевной «ресурсный круг» заметил. Не думал, правда, что это может понадобится. Вишь, во второй раз пригодилось.

Вместо того, чтобы поддержать разговор, я очень строго посмотрел в глаза Марии Ивановны и та, наконец, сдалась.

— Один раз такое и было. Давным-давно, когда ей семнадцать лет было.

— А за что?

— Застал он как-то Зинку с кавалером.

— Застал?

Мария Ивановна покосилась на дверь — не слышит ли отец, и шепотом сообщила:

— В сарае он их застал, на сене. Кавалер-то сбежать успел — как был, без штанов, а Зинка-то нет. Дядя Митя — Дмитрий Степанович, так Зинку ремнем отходил, что она почти месяц дома лежала. Потом-то, конечно, охолонул, жалко стало — дочка, как-никак, но сделанного-то не воротишь.

— А кавалер?

— А что кавалер… — повела плечами Мария Ивановна. — Перепугался он до смерти, домой прибежал, оделся, а потом из города и сбежал. Решил, что убьет его Дмитрий Степанович.

— Убил бы? — поинтересовался я.

— Ежели сразу не убил, то потом и подавно бы не стал. Но и жениться бы на Зиночке не позволил. Дядя Митя считал, что кавалер у нее, как есть беспутный. Ни торговать не желает, ни своими руками что-то полезное делать.

Что ж, и такое бывает. Зинаида, как помню по фотографиям, совсем другой была. Не скажу, что писаная красавица, но вполне симпатичная барышня. Влюбил в себя разгильдяй девчонку из богатой семьи, совратил ее. Возможно, рассчитывал, что девушка забеременеет, тогда родителям придется ее замуж за него отдавать. Во все времена такое было. Но, не рассчитал.

— И далеко убежал?

— Далеко, — усмехнулась Мария Ивановна. — Бежал, аж до самого Санкт-Петербурга. Но про то мы уже потом узнали, когда кавалер в Череповец вернулся. Мать у него тут осталась. Теперь-то уже померла, но тогда-то живая была, сказала — мол, денег на дорогу дала, а больше ничего не скажу.

— А вернулся когда? — заинтересовался я.

— Вернулся уже после смерти Дмитрия Степановича. Сколько уже лет-то прошло…? Да, лет пять уж миновало. Приехал, свою парикмахерскую открыл. Так вы, верно, ее знаете. У нее вывеска забавная…

— Мастер Жан он все умеет: Двадцать лет стрижет и бреет, — пробормотал я.

— Вот-вот… Но какой же он Жан? Ванька он, Сальников. Ванька парикмахером и раньше работал, только не на себя, а на хозяина. Дядя Митя и говорил, что не желает выдавать дочку замуж за цирюльника. Мол — за мужика бы простого лучше отдал. Мужик-то, он землю пашет, сам себе хозяин. За цирюльника — все равно, что за полового трактирного.

Глава 22

Парикмахер-убийца

— Ну-с, господин Сальников, рассказывайте, — предложил я, выругав себя за то, что опять забыл сказать полицейским про табурет. Шатается, зараза. Дождусь ведь, что брякнусь на пол или, того хуже — огреют меня по башке этим же табуретом. Давно пора в допросной мебель намертво к полу крепить. Вишь, не дошли пока до такого.

— Да пшел нах… — ухмыльнулся сидевший передо мной подследственный — парикмахер «Жан», а потом уставился в потолок, демонстрируя свое презрение.

Первая заповедь следователя — установить контакт с подозреваемым, по мере сил подружиться с ним, а нет — хотя бы продемонстрировать, что видишь перед собой не монстра, а попавшего в беду человека.

Я за собой знаю странность — перестаю видеть в своем подследственном преступника (да-да, помню, что это прерогатива суда), а начинаю жалеть. Но в данном случае не хотелось ни устанавливать контакт с парикмахером, ни «задружиться» с ним. А после такого «многообещающего» вступления, вообще захотелось дать своему подследственному в рыло. Или выкликнуть городовых, а уж они знают, как провести проникновенную «беседу» с убийцей, чтобы не оставалось следов. А хоть и останутся — до суда далеко, все заживет.

По-хорошему, мне вообще следовало отказаться от ведения дела. Во-первых, я лично знаком с покойной Зинаидой Дмитриевной. Во-вторых, лично знаком с подозреваемым.

Эх, ну как же хочется мерзавцу в рыло заехать! Уже и кулак зудит — тот, что правый. Но можно и слева. Или не кулаком, а хотя бы затрещину дать? Вроде, не избиение получится, а чисто воспитательный момент.

Разочек за всю свою судебную карьеру, а? Нет, не смогу. Слюнтяй я. К тому же — душу-то отведу, но потом сам себя уважать перестану. А это, наверное, важнее. Что ж, придется перетерпеть. Утешу себя тем, что можно бы обидеться, ежели, допустим, меня приличный человек выругал. А этот? Следователю на убогих обижаться нельзя.

— Нет, Сальников, сам туда не пойду, но тебя отправлю, — улыбнулся я. — Ежели ты своего следователя на три буквы посылаешь, это мне в радость. Считай, ты уже полное признание выдал. Это ж, по сути, отказ от дачи показаний. А коли отказываешься, значит, виновен. Я сейчас попросту твое выражение запротоколирую, вот и все. А для суда иных доказательств хватит.

Вещественных доказательств хватит. Нашли мы при обыске и деньги — толстенная пачка. Ладно, что сотенные купюры, а иначе забодался бы переписывать номера. Пачка была спрятана не слишком умело — в сенях, под кадушкой с квашеной капустой. А вот с сережками едва не оплошал. Спасибо Савушкин парень толковый, догадался за образами пошарить.

Нет, я о таком «хранилище» слышал. Знал, что народ за образами святых хранит свое самое сокровенное — письма, там, от родных и близких, деньги на «черный» день. Но, чтобы за икону прибрать сережки, выдранные из ушей мертвой женщины?

А вот Зиночкин ридикюль парикмахер спалил в печи, но в «тушилке»[1] обнаружилась металлическая «фурнитура» и пара обугленных кусочков кожи. Видимо, когда выгребали угли, туда и смахнули. Вот это уже я молодец, догадался проверить. Фотография бравого «майора» тоже в печи сгинула.

Разумеется, сережки и остатки сумочки покажу для опознания и кухарке, и Марии Ивановне Лентовской. А уж то, что деньги, изъятые во время обыска, принадлежали покойной Зинаиде, доказывать не нужно.

Улик хватит, но мне все равно требуется признание убийцы. Увы, особенности нашей Фемиды. А то, что парикмахер не хочет говорить — ничего страшного. Заговорит. Ежели, матом послал — точно, станет вещать. Важно только, не слишком задаливать допрос. Из-за расследования едва не забыл, что Рождество на носу, надо бы елку в дом Десятовых спроворить.

— Я, Сальников, тебе еще и спасибо скажу, — бодренько сообщил я. — Так что, матерись, можно. Премию за тебя хорошую получу, но лучше бы орден. Вон, — щелкнул я по своему Владимиру, — один-одинехонек висит, как сирота. А хотелось бы еще и второй. Ты, родимый, сам не знаешь, как мне помог. Давай, начинай… Подсказывай — куда еще мне сходить, что ты обо всем этом думаешь. Не стесняйся. Я все это попросту запишу, а на суде тебе всего-то лет пять накинут за оскорбление следователя при исполнении…

Пока болтал глупости, даже сам поверил, что на чужие маты мне наплевать. А может, сам себя и запрограммировал?

А парикмахер отчего-то материться не желал.

Что ж, пойдем дальше. Сделаю умный вид, похвалю мерзавца. Они это любят.

— Преступник всегда оставляет следы и совершает ошибки, — начал я вещать, повторяя сто раз высказанные мной и иными с прочими, банальности. — Мне с тобой жутко повезло. Можно сказать, убийца оставил на месте преступления визитную карточку — свою старую, сточенную из-за множества клиентов бритву, а еще — салфетку, которую он оборачивал вокруг шеи клиента. Сальников, я же у тебя почти год стригся. Казалось — умный ты человек. Что же ты так лопухнулся?