Господин следователь. Книга 11 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

«Вяземской лаврой» в Петербурге именуют клоаку, разместившуюся около Сенного рынка, состоящую не то из тринадцати, не то из пятнадцати доходных домов, принадлежащих князю Вяземскому, Вначале это были приличные дома, заселенные «чистой» публикой. Потом пошло-поехало. Квартиры снимали «приличные» люди — с паспортами, без судимостей, зато потом они сдавали жилье в субаренду, по человеку на квадратный метр, заселяя его беспаспортными крестьянами, приехавшими на заработки (паспорт надо продлевать каждые полгода — а это и время, и деньги), а еще всяким сбродом — и мошенниками, и крутыми уголовниками, а тои просто — сирыми и убогими. Хитровке повезло, что у нее имелся Гиляровский, а вот Вяземскую лавру никто не воспел.

В «лавре» имелась собственная инфраструктура — забегаловки, в которых можно перекусить дешево и сердито (особенно, если не интересоваться содержимым тарелки), лавки, а еще и свои парикмахеры.

— Как вы догадались?

— А что тут догадываться-то? — усмехнулся я. — Куда мещанин без паспорта прибежит? Искать он станет, кто приютит. А лавра всех привечает. Вначале у тебя какие-то деньги были, а потом стал честным трудом на жизнь зарабатывать. К тому же — будь ты деловым, не начал бы разговор со следователем с мата. Что бы с тобой в Питере за такое сделали? Хоть в участке, а хоть в Сыскной?

— Прощения прошу, господин следователь, — ухмыльнулся Сальников. — Это я вам подсказать хотел, что вы неправильно допрос ведете.

— Вот как? — заинтересовался я. — А как правильно? Поучи меня…

— А надо было меня пару раз по харе приложить, я бы тогда вас сразу зауважал. А вы сразу за стол посадили, да еще и на вы обратились.

— По харе тебя приложить — дело хорошее, — согласился я. Привстав со своего места, кивнул: — Что ж, спасибо за науку. Сейчас я тебе быстренько харю набью, потом продолжим.

— Э, господин следователь, а сейчас-то пошто мою харю бить? — заволновался подследственный. — Прощения я прошу. По дурости я сказал, да с испуга.

— Что ж, прощение тебе отработать еще придется, — хмыкнул я, усаживаясь на место. — Ежели, не хочешь по «тяжелому» по этапу идти — колись, почему бритва в кармане была? Присяжные не поверят, что ты ее просто так с собой таскал. А вот то, что оружие взял, чтобы Зинаиду убить — в это поверят.

— Вот вам крест — с собой таскал. И бритву, и салфетку.

Нет, не укладывается у меня в голове, что человек — пусть это и парикмахер, станет таскать в кармане опасную бритву. Если только…

Так, думай голова, фуражку куплю…

Парикмахер вернулся в Череповец лет пять назад. Я-то думал, что он вернулся к родным пенатам, узнав о смерти отца Зинаиды. Помер Дмитрий Степанович, бояться уже нечего. А если здесь другое?

— Сальников, а кого ты боишься? Кому ты в Питере на хвост наступил?

Парикмахер затравленно посмотрел на меня, облизнул губы. Я понял намек, встал, открыл дверь, кивнул стоящему в коридоре Яскунову:

— Водички принеси, будь другом.

Подозреваемый выдул целую кружку, потом сказал:

— Самому Феофану не угодил.

— Да иди ты⁈ — воскликнул я. — Самому Феофану⁈

Еще бы знать — кто такой Феофан. Верно, кто-то из воров в законе. Или, как их в здешней реальности именуют? Кажется, что-то из карточной колоды?

— Феофан ведь в королях ходит?

— Да что ему короли? — оттопырил губу парикмахер. — Тьфу, да растереть. Феофан в тузах.

— И как же ты умудрился Феофану дорогу перейти?

— Деньги у Феофана пропали, — вздохнул парикмахер. — Он решил, что я эти деньги увел, потому что в тот день его брил. А я ни сном, ни духом.

— Деньги большие?

— Пять тысяч.

Пять тысяч — солидные деньги. А если парикмахер и на самом деле украл деньги у «крестного отца», удивительно, что он жив до сих пор. А, так он жив, потому что в Череповец слинял.

— А почему Феофан тебя заподозрил?

— Люська, маруха его сказала, что я украл. Сучка. А деньги-то она сама и украла. А как приперли, все на меня свалила. Мол — Ванька-цирюльник украл.

Маруха, кажется, женщина легкого поведения? Или, это любовница вора? Ну, как-то так.

— А у тебя с Люськой- марухой ничего не было? — поинтересовался я.

Парикмахер дернул щекой, неохотно сказал:

— Ну, пару раз было. Нехорошо, конечно, с марухой самого Феофана спать, но она сама навязалась. Как тут отказываться?

— А почему маруха на тебя стрелки перевела? — спросил я, тут же поправился: — Почему на тебя свалила?

— Так видел я, как она украла. Я, когда Феофана побрил, тазик свой у него забыл. Вернулся — а Люська под половицей шурует, где у Феофана деньги лежали. Она мне триста рублей дала.

— За молчание? — усмехнулся я.

— Ага, а за что еще? — хмыкнул Сальников. — Раз дает, так не отказываться же?

— И что дальше?

— А дальше Люська из Питера смоталась, хотела в Пскове отсидеться с годик — у нее родня там, потом куда подальше убраться, но Феофан туда своих шестерок послал. Они Люську расспросила, но убивать не стали, просто рожу почикали — замуж уж ее точно никто не возьмет, даже если спать кто захочет — тряпку на морду накидывать надо. А я в Череповец сдернул, думал, тут меня не найдут. Про Люську-то Феофан знал, откуда родом, а я никому не хвастал. Говорил, что из Устюжны. Опасался, что Красильников меня отыщет. А как про Люську узнал, подумал — уж пусть лучше дядька Митя меня побьет, чем Феофан нож воткнет. Да и времени-то сколько прошло? Приехал, а тут узнал, что старый Красильников помер. Думаю — хорошо-то как. На Зинку глянул — думал, может, вспомнит про нашу любовь? А она со мной даже поздороваться не захотела. Забыла, сучка, кто ее первым мял. А уж растолстела-то как! Корова коровой.

И мне опять захотелось въехать Сальникову по морде. И я опять сумел себя обуздать.

— Приехал, на чужие деньги парикмахерскую открыл, — с пониманием кивнул я. — Жил себе, не тужил. Слышал, что даже женился?

— Так не в бобылях же ходить? — фыркнул Сальников. — И сготовить надо, и постирать. Опять-таки — бабу хочется. А где я в Череповце баб искать стану? Шлюхам платить надо — а мне рупь не лишний. Тут не Питер, когда девки кругом — и служанки, и работницы. Пообещаешь, что женишься, они на все готовы. А дур искать, вроде Зинки — так ну его на хрен. Свяжешься, бегай потом, как в прошлый раз. Да и возраст не тот, чтобы дурочки молодые клевали. Завел я себе бабенку, обвенчались, да вот, забеременела, разродится не смогла. Вот, дура баба. На похороны пришлось двадцать рублей потратить!

— А потом узнал, что Феофан тебя отыскал? — предположил я.

— Ну да. Неделю назад, как ярмарка у нас шла, ко мне знакомец — Васька Удод заходит. Мол — от Феофана тебе привет. Велел передать, чтобы деньги готовил. Вернешь — останешься жив. А где я такие деньги возьму? Если бежать — так все равно отыщут, это я понял. Вот, с бритвой и стал ходить.

— А как узнал, что у Зинаиды деньги есть?

— А я Петра Никифоровича — приказчика Милютинского на днях подстригал, — сообщил Сальников. — А тот вздыхает, да говорит — вот, Иван, сегодня своими руками семь тысяч отсчитывал. Мне бы такие деньги! А эта дура на кавалера своего спустит. А я возьми, да и спросил — кому, мол, счастье-то привалило? А он — да знаешь ты, покойного Красильникова дочь. И стал я думать — в если мне Зинкины деньги взять? Что ей какие-то семь тысяч, если у нее папаша миллионщиком был? Ей эти деньги тьфу, а я жив останусь.

Что-то я не уверен, что парикмахера оставят в живых. Но он, вроде бы, сам это понимать должен. Десять лет терся среди уголовников. Еще зарубочку в памяти сделал — Милютину я приказчика «вложу». За лишнюю болтовню пусть Иван Андреевич либо начет сделает, либо вообще уволит.

— И ты Зинаиду убил, а деньги взял?

— Не сразу, — покачал головой парикмахер. — Я, вначале, по-человечески попросил. Мол — Зинуля, меня вором считают, не верну пять тысяч — убьют, так поделись денежкой. А она мне — если боишься, сходи в полицию. А еще лучше — сразу к Ивану Александровичу ступай. Расскажи ему обо всем, он придумает, как тебя защитить. И никто тебя не тронет, если не виноват. А мне деньги для другого нужны. Жених мой почти два месяца не пишет, верно, дочка опять заболела. Поеду в Санкт-Петербург, его отыщу, повезу девочку в Швейцарию лечить. А там денег много нужно. Я ей — дура ты, он тебя обманывает, чтобы денежки с тебя получить. А она — ты, Ваня, как был подлецом, так подлецом и остался. Ничего ты в людях не понимаешь. Игорь Модестович, не чета тебе, он порядочный.