Господин следователь. Книга 11 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Сальников притих, а я, взяв пустую кружку, опять отворил дверь и попросил городового принести воды.

Опростав еще одну кружку, парикмахер снова дернул щекой:

— А чего это я подлец? Силой ее не брал, сама дала. А каково мне было? Я десять лет среди убийц да воров жил! И все из-за нее! Такое меня зло взяло, что я бритву вытащил, прижал ее, а потом по горлу резанул! Ополоумел совсем. Сам не помню, как деньги нашел, как в сумочку сложил.

Слушая исповедь убийц, я кивал. Когда он закончил, поинтересовался:

— Ополоумел, это вполне убедительно. Но есть нестыковочка.

— Какая? — не понял Сальников.

— Так вишь, если ополоумел, то как ты не забыл руку салфеткой обмотать? — пояснил я. — Бритву с собой таскал для самообороны — допускаю. А салфетка зачем? И серьги с жемчугом из ушей вырвал? Нет, совсем ты заврался. Рассказывай — как оно все на самом-то деле было? К Зинаиде ты шел с мыслью ее убить, правильно?

Парикмахер скривился, а потом махнул рукой.

— Твоя правда, господин следователь. Пиши, как оно было — про долг, да про Феофана чистая правда, и про Зинку так — бритву взял, чтобы попугать — мол, морду тебе распишу, если деньги не дашь. А она не испугалась — говорит, деньги я для больной девочки взяла, тебе не дам. Хошь уродуй меня, хошь убивай… Ну, я ее и убил.

Наверное, не стоило задавать этот вопрос, но я его все-таки задал:

— А как вы решились?

— На что решился? — не сразу понял вопрос парикмахер, потом до него дошло. — А, бритвой по горлу чиркнуть? Знали бы вы, господин следователь, как мне хотелось кому-нибудь глотку перерезать! Еще с тех времен, когда я Феофана брил. Но Феофана-то резать страшно, клиентов нельзя, а здесь… Думал, лезвие в горло худо зайдет, а нет, словно по маслу!

[1] Ведерко для угля с крышкой, и на ножках. Угли выгребают из печки, хранят в «тушилке», чтобы кипятить самовар.

Глава 23

В ожидании праздника

Предвкушение праздника иной раз важнее самого праздника. А у меня здесь все переплелось. И горе, и ожидание радости.

Закончил основную работу до начала праздников. Основную — это я имею в виду допросы подозреваемого и главных свидетелей, к числу которых относился Петр Никифорович Басков — приказчик господина Милютина.

С приказчиком пришлось повозиться. Басков охотно поведал о том, как выдавал Зинаиде векселя, отсчитывал деньги, а вот когда разговор зашел о его длинном языке, принялся отпираться, словно зэк с большим стажем.Дескать — он тайны хозяина свято блюдет, а то, что Сальников сказал — наговор. Известно, что убийцам веры никогда нет.

Можно бы очную ставку между приказчиком и убийцей устроить, но смысла не вижу. По большому-то счету, непринципиально — откуда убийца узнал о деньгах, а приказчика, за болтливый язык, к уголовной ответственности не привлечь. Вопрос этот, скажем так, лежит в области этики.

Поэтому, спорить не стал, «раскручивать» болтуна тоже, все записал, а уже потом, предлагая Баскову подтвердить показания собственноручной подписью, заметил, что придется теперь допрашивать и купца первой гильдии Милютина — не сам ли Иван Андреевич проболтался?

И вот тут — как прорвало. Милютин дураков в качестве приказчиков (особенно на таком деле, как выдача денег и учет векселей!) не держал. Одно дело — выболтать служебную тайну цирюльнику, совсем другое — подставить собственного хозяина. За болтовню, скорее всего, Иван Андреевич доверия его лишит (а может, и нет?), но со службы не выгонит (толковых приказчиков мало, а этот еще и знает много), а вот за неудобные вопросы, на которые Городскому голове придется отвечать во время заседания суда — запросто.

И тут Басков быстренько вспомнил, что да, был грех — зашел он к парикмахеру подстричься, да и сболтнул. Не иначе — бес за язык дернул. А господин Милютин здесь не при чем.

Отпустил приказчика, полистал страницы, а потом решительно убрал уголовное дело в стол. Посидел, подумал, вытащил папку и отнес ее в канцелярию, чтобы Игорь Иванович прибрал материалы в сейф. Следователю полагается хотя бы железный ящик иметь, но у Окружного суда денег на него нет. Так что, пусть дело по обвинению Сальникова Ивана Петровича в умышленном убийстве лежит в надежном месте, пока я на службу не выйду. А случится сие не раньше, чем через неделю.

Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Еще по подоконнику постучу три раза.

Официально в Российской империи неприсутственными днями считаются только 25 и 26 декабря, но «каникулы» судейских чиновников начнутся 24-го, а закончатся аж 1-го января. Заседания на это время отменены — присяжные тоже люди, их со всего уезда, да еще и с похмелья, собирать тяжко, приставы, из схожих соображений, к должникам не попрутся.

Чем станут заниматься мои коллеги не знаю, а я все праздничные дни планирую трудиться у себя дома. В том смысле — за пределы города выезжать не стану. Если, не дай бог, что случится — отыщут.

А все обычные чиновники и служащие, как миленькие выйдут на службу 27-го. Бедолаги. Подозреваю, что расход крепкого чая, а то и пива, в казенных учреждениях в этот день увеличится.

Леночке повезло. Попечительский совет Мариинки решил, что барышням с 1-го по 8-й класс следует отдохнуть, набраться сил и распустил всех гимназисток по домам с 20-го декабря по 4 января!

Девчонки, разумеется, довольны по самые косы — иногородние смогут съездить домой, родителей повидать, а местные — побегают, поиграют в снежки, покатаются на коньках. Опять-таки — просто дурака поваляют или подружку в снегу. Ошалеют девчонки от безделья, но пусть. Когда же еще ошалеть, как не в детстве, да в ранней юности?

Реалисты и «александровцы» завидуют барышням лютой завистью — у мальчишек каникул не будет, потому что руководство Череповецкого реального училища и Александровского технического училища полагает, что бездельничать вредно, а нужно учиться и учиться.

А вот преподавательский состав Мариинской женской гимназии предстоящему отдыху не рад. Во-первых, «вылетает» четырнадцать дней, за которые девчонки позабывают все, чему их учили. А во-вторых (а это более важно!) жалованье за время каникул педагогам не выплатят. К счастью, господин Белинский сумел компенсировать неудобство. Директор откуда-то изыскал премиальные для учителей — по пятнадцать рублей. Сказал, что это «благотворительный взнос анонимного жертвователя». Есть у меня предположение — кто этот анонимный благодетель, но вслух называть его фамилию не стану.

С елками, как я успел заметить еще по прошлому году, пока нет единой традиции. Кто уже ставит, а кто-то нет. В семье Чернавских такой традиции нет, а вот в доме Анны Николаевны Десятовой, она есть. Говорит — покойный супруг приучил.

Откуда у Десятовых елочка — лучше не спрашивать. Елочных базаров в городе пока нет. Скорее всего, тетушка озадачила кого-то из горничных, та заказала лесную красавицу (двусмысленность получилась) кому-то из мужиков, а то и из мещан, тот съездил, срубил, привез — и все удовольствие обошлось в рупь. А ведь будь на моем месте принципиальный судейский, он бы этот «клубок» размотал, выяснил — где дерево срублено, да кто рубил?

Впрочем, до такого маразма я не дойду, а вот как умудриться не спеть о том, что маленькой елочке холодно зимой? Куда не поверни — сплошной плагиат. А что поделать, если начинаешь петь «на автомате», забывая о том, что песни, известной мне с детства, в здешней реальности еще не знают?

Елку с мороза в тепло тащить не след, поэтому, ее вначале выдержали в сенях, а уж потом, когда Иван Александрович явился в гости к невесте, его, вместе с горничными и припахали.

А я, такой молодец, и в крестовину елочку поставил, и даже догадался, что нужно ее слегка укрепить, натянув прочные нитки с двух сторон. Еще насадил на макушку Вифлеемскую звезду, помог Анне Николаевне и Леночке нарядить верхнюю часть елки, повесить бусы.

Дальше они сами справятся, потому что мне пришлось убегать. Поручил горничной положить под елку подарки для Леночки и для тетушки, привезенные из столицы — пакеты и пакетики, отправленные и маменькой, и Анькой. И кое-что тут от меня. Не поленился даже подписать, чтобы не перепутали.