Господин следователь. Книга 11 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Я призадумался. Теоретически, можно отыскать покупателя, договориться с ним о продаже векселей. Разумеется, не по номинальной стоимости, за половину, а то и за десятую часть. Найти какую-нибудь женщину, выдать ее за Зинаиду Красильникову, чтобы она, на глазах потенциального покупателя сделала передаточную надпись. Индоссамент, кажется? Этот покупатель еще разочек продаст вексель.

Нет, не выйдет. Слишком длинную цепочку придется выстраивать, а при появлении первого же векселя, предъявленного к оплате, Иван Андреевич его опротестует. Потом мы цепочку раскрутим, и все «совладельцы» векселя отправятся под суд. Это вам не сынок, что подпись папеньки подделывает, здесь все серьезно.

А при появлении законных наследников Зинаиды, векселя Милютину все равно придется оплачивать, но вполне легально, и с рассрочкой.

— Да, тут вы правы, — согласился я. — Не осилить убийце такую сумму. Тем более, что он и так заполучил неплохой куш — семь тысяч.

— Вот и я про то. Убийца — он не дурак, рисковать не станет.

— Еще я у Зинаиды акции вашего банка изъял, — сообщил я. — Я их тоже, до появления законных наследников в Казенную палату на хранение сдал.

— Акции? — удивился Милютин. — А они-то у нее откуда взялись? У Зинаиды акции в нашей Питерской конторе лежат, на них дивиденды каждый год набегают. За прошлый год на Зиночкин счет тысяч пять должны были перечислить.

— Вот тут уж не знаю, — развел я руками. — Осматривал ее спальню, заглянул в комод, а они там и были спрятаны. Сто акций Волжско-Камского банка, по двести рублей каждая. Интересно, сколько они сейчас стоят?

Не стал говорить, что акции были спрятаны под нижним бельем, но Иван Андреевич и сам может догадаться. А еще подумалось, что как прекрасно, что я не стряпчий, что станет заниматься наследством покойной Зинаиды. Придется все систематизировать, отыскать разрозненные счета.

Кстати, я не нашел в доме Красильниковой банковских депозитов.

— Сейчас их можно продать по двести двадцать, может — двести тридцать рублей. Но лучше не продавать. Акции наши, как железную дорогу строить начнем, в гору пойдут. И те, что вскорости выпустим, и старые — Волжско-Камского банка. Деньги-то на строительство через наш банк пойдут.

В гору — это хорошо. И Анька мне поручение давала — прикупить акций Александровской железной дороги, тысяч на пятнадцать. Не забыть бы потом поинтересоваться.

— А, вспомнил, — воскликнул Милютин. — Лет восемь назад, Дмитрий, покойный, Зинаиде подарок решил сделать — сто акций подарить, чтобы дочка со своими деньгами была. А она, верно, в комод засунула, да и забыла. А ведь на эти акции тоже денежек набежало.

— А сколько у Зинаиды на счетах? — поинтересовался я.

— В нашем банке — тысяч двести, не меньше.

Ерш твою медь! У меня не голова, а жестяная банка.

— Иван Андреевич, вы сможете телеграмму дать, чтобы счета Красильниковой заблокировать… я хотел сказать — заморозить? И тех, кто попытается снять деньги со счетов, задерживать и сдавать в полицию?

— Еще вчера такое распоряжение отдал, — сообщил Милютин. — И в наше отделение, и в главный банк. Конечно, у покойного Дмитрия могли быть деньги в каком ином банке, но сомневаюсь.

— Фух, замечательно, — выдохнул я. — Вы молодец, Иван Андреевич. Я сам бы должен такое распоряжение отдать, но…

Хотел сказать — лопухнулся, но не сказал. А придумать другое слово не смог. И то, что у Зинаиды, кроме наличных средств, могли еще иметься и банковские счета. из головы вылетело.

— Вы попросту не успели, — утешил меня Милютин. — Знаю, вы и так денно и нощно трудитесь, чтобы убийцу найти. К тому же — откуда вам про Зинкины деньги знать?

Мне стало неловко. Тружусь… Я все утро письмами занимался, и литературой. А следовало убийцу искать. Или хотя бы письма от «жениха» почитать. А я только штемпеля глянул. Убедился, что последняя эпистола пришла два месяца назад, отложил в сторону. Чужие письма читать не люблю, разве, по делу, а здесь смысла не вижу. Или есть смысл?

Чтобы замаскировать неловкость, сказал:

— Иван Андреевич, вы мне очень помогли. А с официальными показаниями — как договаривались. Сделаю запись, попрошу Николая Викентьевича вам показать,

— Чай будете пить? Или сразу Машу позвать?

Чаю бы попить невредно, но, обуявший стыд потребовал, чтобы я поработал. В том смысле — что поговорил бы с подругой убитой.

— Чай лучше потом, — изрек я. — А я бы с Марией Ивановной поговорил.

Госпожа Лентовская уселась за собственный стол, но выглядела не хозяйкой кабинета, а скромной школьницей.

— Мария Ивановна, скажите — отец Зинаиды Дмитриевны, был строгим отцом?

Кажется, супруга моего начальника была изрядно удивлена вопросом.

— Иван Александрович, а какое это имеет значение?

Значение… Возможно, что никакого. Но после посещения морга у меня перед глазами стоит не лицо мертвой женщины, а ее спина — мертвенно-бледная, покрытая старыми шрамами.

— Как я и полагал изначально — смерть наступила в результате перерезания горла и обильной кровопотери, — сказал доктор. — Беременности не обнаружено. Но вот на спине у покойной очень характерные следы. Застарелые, надо сказать. Не хотите глянуть?

И зачем я согласился? Мог бы и на слово доктору поверить.

Чтобы посмотреть спину, пришлось помогать Михаилу Терентьевичу повернуть женщину на бок. Боже, до сих пор ощущаю на своих ладонях мертвую плоть — холодную и слегка липкую.

Некоторые из шрамов выбелились, почти пропали, но кое-какие оставались синими даже теперь, после смерти.

— Особенности строения кожи, — пояснил Михаил Терентьевич. — У кого-то шрамы рассасываются с течением времени, у кого-то нет. Когда-то барышню по спине отхлестали — не то плеткой, не то ремнем. Помогайте, — скомандовал доктор. — Положим барышню обратно.

Я помогал. Тем не менее, заслужил неодобрительный вздох от нашего внештатного патологоанатома.

— Хорошо, что вы не доктором стали, а юристом, — хмыкнул Федышинский.

— Видел я вашего коллегу из земской больницы, — огрызнулся я. — Так тот покойницу через платочек щупал…

— Елисеева, что ли? — скривился Михаил Терентьевич. — Это не мой коллега, а так, недоразумение. Не знаю, как он вообще диплом получил? По мне — гнать его поганой метлой. Если покойников боится — так он и живым помочь не сможет.

Не стал ничего говорить, но дал зарок — как только разберусь с делом Зинаиды, начну разбираться с господином Елисеевым. Диплом проверю, уточню — какое учебное заведение заканчивал, попрошу Абрютина запрос отправить. Кто знает, не получил ли земский лекарь документ об образовании нечестным путем? Или, он его вообще купил. В моей реальности такие казусы случались, как знать — может, и здесь такое практикуется? Правда, если смотреть на внешний вид Елисеева — дешевую одежду, сомнительно, что у него бы хватило денег.

После покойницкой я долго оттирал ладони свежим снегом, а потом еще забежал домой — помыл руки с мылом.

— Мария Ивановна, — честно сказал я. — Сам не знаю, что имеет значение для раскрытия преступления, а что нет? Такое чувство, что в полной темноте иду, на ощупь. И что-то такое. сам не знаю, как лучше объяснить. В общем — витает нечто такое, что мне подсказку дать может, а что именно — я не знаю. Мне бы зацепиться за что-то… а у Зиночки, у подружки вашей покойной, на спине старые шрамы. Такие, словно ее плеткой пороли. Кто ее так избил? Отец или кто-то другой? Вот, я и спрашиваю — суровым ли человеком был батюшка Зинаиды? Вы мне как-то говорили, что Дмитрий Степанович дочку в училище не хотел отдавать, а прислуга сказала — мол, в строгости всех хозяин держал. Ни украшения не разрешал покупать, ни платья новые. Но отец порол — это одно, а не он, совсем иное.

Госпожа Лентовская задумалась. Пожала плечами и сказала:

— Сложно сейчас сказать — суровым ли дядя Митя отцом был, нет ли. Зиночку он точно, любил. Переживал, конечно, что сына у него нет, некому деньги свои завещать. Он же и в купцы записываться не стал, потому что девка у него. В строгости, это да. Но все необходимое у Зиночки было. Игрушки были, комната своя имелась. Но на наряды он и на самом деле деньги жалел — дескать, зачем? Хватит тебе двух платьев — домашнее, да еще то, в котором в церковь ходить. Юбка и блузка у Зинаиды еще были, в чем учиться ходила. Дядя Митя всегда говорил — мол, мы из простых, а зачем простым людям лишнее? Нет, все равно он дочку любил.