На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Наверное, настолько сильно я разозлился лишь при встрече с Лисовским, но как и в тот раз, ничего поделать не мог. Пришлось соответствовать. Тем более что усы отросли у меня просто шикарные, многим природным поляками на зависть. И глядя на себя иногда, я то и дело думал про себя: ну прямо Будённый, Семён Михалыч, да и только. И подкручивал усы посмотренным у Кшиштофа Радзивилла-младшего движением. Одно только раздражает, как начинаю волноваться, усы тут же принимаются жутко чесаться, вот как перед атакой.

А две конных баталии тем временем неспешно шли навстречу друг другу. До сшибки оставались считанные минуты.

Я почти не слышал команд, выполнял их вместе с остальными. Пришпорил коня, посылая его размашистой рысью. Вынул из ножен палаш, привычным движением положив длинный клинок на плечо. Я снова вооружился клушинским трофеем — длинным и тяжёлым, удобным в конной рубке. Царёв подарок в Вильно остался, нечего его на эту войну таскать, так я решил. Не было со мной рядом и верного Зенбулатова с отрядом дворян, не обучены они гусарскому бою, а главное доспехов для такого боя на всех не нашлось бы. Поэтому крещённый татарин, сверкая очами и натурально скрипя зубами, оставил меня на попечение Кшиштофа Радзивилла, а сам с остальными присоединился к шляхетскому ополчению. Там они будут уместней всего.

Рысь сменил галоп. Я кольнул бока коня шпорами, но в этом не было особой нужды. Отлично выученный скакун прибавил шагу вместе с остальными. Теперь только понял я, что такое нестись в атаку в плотном строю. Совсем не то, что привычным мне рассыпным, когда каждый сам за себя и между всадниками порой ещё одного поставить можно. Здесь движется слитная масса конских тел и всадников, готовых нанести страшный встречный копейный удар.

Я порадовался, что не нахожусь сейчас в первых рядах. Чтобы просто выжить там, нужно очень хорошо владеть копьём, учиться этому едва ли не с детства. А князя Скопина учили совсем другому конному бою. Сунься я вперёд — и мне не пережить первой же сшибки.

Я не видел, как врезались друг в друга два конных строя, зато услышал очень хорошо. На миг на полем боя повис крик, в нём смешалось всё — вопли людей и коней, треск десятков сломанных копий, стальной звон ударившихся друг о друга доспехов. Кто-то валился с седла, пробитый длинной пикой. Кто-то уже орудовал концежом. Иные умудрились освободить копьё для нового удара. Да и то, что видел я перед собой, куда мчался галопом, лучше всего можно было описать словом мешанина. И прежде мне доводилось рубиться в конной сшибке, но тогда не было такого плотного строя. Поэтому и сшибка выходила не столь чудовищной, как сегодня.

Тут дело дошло до нашего ряда, и мне стало не до раздумий. Передо мной словно из ниоткуда появилось лицо, скрытое наносником шлема, и я, отбросив все лишние мысли, что есть силы рубанул по нему. Гусар, не успевший достать меня концежом, повалился с седла. Но на его месте, как в сказке, вырос новый, и он уже не дал убить себя так легко. Мы обменялись парой ударов, но я успел достать его прежде чем он меня. И снова на месте убитого вырос новый враг, а потом ещё, и ещё, и ещё.

Я целиком отдался этой стихии. Жестокой рубке, когда либо ты либо тебя. Теперь уже никаких отличий от таких под Клушином или в Коломенском. Не надо ни о чём думать, только руби перекошенные лица, отбивай вражеские удары, не дай убить себя и сам убивай и калечь, пока эта чудовищная свалка не закончится. Не может же она, в самом деле, длиться вечно.

[1]Цервельер (англ. cervelliere, нем. hirnhaube) — простой шлем. Представлял собой железный полусферический купол, плотно облегавший голову, похожий на каску. Никаких элементов защиты лица не имел, разве лишь редкие шлемы дополнялись наносниками. Мог носиться поверх кольчужного капюшона незнатными воинами. Цервельеры могли снабжаться подкладками из рядов ткани, между которыми был амортизирующий материал

Вишневецкий сам не полез в драку. Вместе с небольшим резервом гусар он остался в ближнем тылу, наблюдая за тем, как идёт сражение. Было что-то притягательное в конных сшибках, какая-то своя, примитивная красота битвы былых времён, когда достаточно добраться до врага, а там уж как Господь решит. Недаром полевые сражения с древности считают ничем иным, как судом Божьим, и даже теперь, когда на первое место вышли тактика и правильные построения, здесь, где судьбу их до сих пор решает лихой кавалерийский наскок и таранный удар копейщиков, вся стратегия уходит на второй план. Главенствуют же личное мужество и стойкость, умение держать удар и бить в ответ. И литовский мятежники, чью кавалерию никто не коронном войске всерьёз не воспринимал, показали, что всего этого им не занимать.

Каким-то чудом, не иначе, они сумели принять таранный удар гусарии. Да, с Вишневецким были не коронные, а его собственные, набранные на свой кошт, гусары. И всё равно они куда лучше той жалкой пародии, что может выставить Литва. К тому же их просто больше. Пускай враг сумел сперва сильно удивить Вишневецкого, особенно сильно, когда с фланга гусарские хоругви обстреляли всадники с длинными аркебузами. О конных аркебузирах Вишневецкому доводилось слыхать, но лишь как о войсках Франции или Испании. Здесь их никто не нанимал, полагаясь на панцирных казаков и всадников-черкасов. Однако каким-то образом мятежники заполучили их к себе в войско, наверное, предатель Острожский или любитель всего заграничного Радзивилл-Сиротка нанял. Да и не важно это теперь, когда под пулями их слитного залпа полегли почти десяток гусар. Кое-кто ещё получил ранения, у кого-то захромали подстреленные кони — это тоже потери, причём чувствительные, но о них Вишневецкий будет думать после боя. Другим, чуть менее неприятным сюрпризом стали рейтары, ударившие с другого фланга. Они обстреляли прикрывавших его панцирных казаков, и тут же ударили в палаши на смешавшиеся ряды коронного войска. Там закипела почти такая же жестокая рубка, как и в центре, где сошлись гусарские хоругви.

Вся битва повисла на очень тонком волосе. Вишневецкий видел это, но не знал, что ему предпринять. И не было рядом толкового советчика, кто подсказал бы польному гетману верный ответ. Конечно, если ответ тот вообще был. Может, и вовсе его не было. Конные черкасы дрались на левой фланге с панцирными казаками мятежников, рвались к перезаряжающим свои длинные аркебузы стрелкам. Однако слишком уж легки были черкасы, непривычна им была долгая, изнурительная рубка, к какой наоборот привыкли панцирники. Их оружие и броня как нельзя лучше подходили для неё. Черкасы же в массе своей вовсе доспехов не носили, брали наскоком, но тут не вышло, и многие из них уже начали выходить из боя, не выдерживая жестокой рубки с врагом.

Одно понимал Вишневецкий, надо кинуть резерв в атаку. Повести последних свежих гусар самому, сменив гетманскую булаву на длинную пику, как сделал это Жолкевский при Клушино. Однако тогда это не спасло коронного гетмана от поражения, поэтому и сейчас надо думать, куда бить. Куда нанести удар, чтобы сломить врага. И польный гетман коронный выбрал привычного врага — панцирных казаков, ведь атаковавшие их конные черкасы вот-вот обрушат фланг и побегут. А тогда враг сумеет зайти в тыл уже дерущимся в центре гусарам Вишневецкого.

— Пику мне, — велел гетман, отдавая пахолику булаву. — За мной, гусария! На левый флаг. В атаку!

И последний резерв во главе с самим Вишневецким устремился в бой.

Удар даже небольшого отряда гусар всегда сокрушителен. Противостоять ему может либо отлично вымуштрованная пехота, вроде немецкой, либо такие же гусары. Никакая другая кавалерия, даже именующаяся тяжёлой, не сдержит таранного удара последних рыцарей Европы.

Резервная хоругвь Вишневецкого врезалась в мятежных панцирников и смела их в считанные минуты. Казалось, на фланге бой уже выигран. Конные черкасы подались назад, многие бегут, спасая свои жизни, не выдержав долгой и жестокой рубки с панцирными казаками. Однако и сами панцирники измотаны этой схваткой, кони их устали после атаки и не было им роздыху. Да и перестроиться панцирники толком не успели. А удар разогнавшейся свежей гусарской хоругви страшен.