На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Как только достаточно широкий участок берега был отбит у врага, Юзефович с Гошицем подали условный сигнал, и по деревянному настилу моста застучали подкованные копыта конных хоругвей Оскерко, Мирского и самого Станкевича. Старый полковник сам сел в седло, облачившись в броню, как в былые времена, и повёл в атаку панцирных казаков.

[1]«Земляная пушка» — это камнеметный фугас, который использовали как вынужденную меру при нехватке артиллерийских орудий и больших запасах взрывчатых веществ. Конструкция: в твёрдом грунте по направлению к цели выкапывали под углом большую яму цилиндрической формы. На дне ямы делали небольшое углубление меньшего диаметра, которое играло роль пороховой камеры. Стенки ямы и камеры обкладывали досками, скреплёнными между собой верёвками и обручами. В камеру засыпали порох, накрывали деревянным щитом. От камеры протягивали наружу длинный фитиль. На щит клали гранаты и разных размеров камни общей массой до 375 кг

[2]Серпентин (змеевик) — S-образная деталь фитильного замка мушкета, которая в примитивном варианте выполняла функции курка и спускового рычага

Мы не успели подойти к Гродно вовремя. Когда наше войско встало под его стенами, на улицах уже шли ожесточённые бои. А по мосту через Неман шли всё новые и новые подкрепления. Веселовский сделал всё, что мог, однако выстоять против настолько превосходящего его числом вражеского войска, было не в его силах.

Обошлись без военного совета — все и так понимали, что нужно делать. В этом, пожалуй, явное преимущество литовской, да и польской тоже, армии перед московской. Из-за того, что каждый тут сам себе пан, полковники да и хорунжие тоже действуют более самостоятельно, не оглядываясь на воевод, не дожидаясь приказов. Первыми в город вошли шотландцы Якоба Рамсея, который повёл их вперёд не дожидаясь приказов. За ними последовали многие спешившиеся волонтёры из числа безземельной и дробной шляхты. Своими саблями и пистолетами они решили добыть себе славу и кое-какие материальные блага. Рисковать головой им было не впервой. А на узких улочках Гродно им будет сражаться куда сподручней чем тем же шотландцам или ландскнехтам.

Сам я как и остальные воеводы в город соваться не спешил. Нечего нам там делать. Поэтому прямо во время боёв мы вынуждены были довольствоваться обрывками информации, почти не зная, что творится на улицах города в полуверсте от нас. Лагерь разбивать не стали, все сидели в сёдлах, ожидая чего угодно. Обоз ещё только подтягивался, да и кавалерию не стали отправлять в город, где от неё будет немного толку. Сейчас на улицах Гродно воевали пешие волонтёры да несколько наёмных рот ландскнехтов и шотландских стрелков, что содержали на свой кошт магнаты. И драка там шла нешуточная.

Я мог видеть только её последствия. Кое-где вспыхивали подожжённые непонятно кем дома, пламя, несмотря на холодную и сырую февральскую погоду так и норовило перекинуться на соседние, и тушить его не спешили. Лишь когда сражающиеся покидали улицу, где порой вовсю уже полыхала пара домов, местные жители рисковали выбираться из тех щелей, куда забивались, и принимались тушить горящие здания. До нас долетали только отголоски сражения — чаще всего слитные залпы мушкетёрских шеренг, да лишь изредка самые громкие крики, какие доносил порывистый ветер. Немногим чаще прибегали с вестовые от полковников и хорунжих, что дрались сейчас в городе, с докладом и как правило просьбой о подкреплении.

— Как будто мы всё же тесним врага, — произнёс после очередного такого доклада Ходкевич. — Мы можем вводить в Гродно солдат где хотим, Жолкевский же ограничен мостом. А это очень узкий ручей, которому не сравниться с нашей полноводной рекой. Пускай у него больше людей, но из-за моста, это преимущество мало значительно.

— Надо давить и прорываться к этому чёртову мосту, — заявил вполне очевидное Острожский. — Займём его снова, и Жолкевскому останется только отступить. Нет у него сил для нового штурма. Тем более когда Гродно будет защищать вся наша армия, а не жалкая кучка надворных и наёмных войск Веселовского.

Сам маршалок надворный, Пётр Веселовский, стоит отдать ему должное, до сих пор сражался на улицах Гродно. Он слал к нам вестовых с докладами и просьбами подкреплений, оставаясь при этом в самой гуще боя. И я ему отчаянно завидовал. Вот так сидеть верхом и ждать, имея весьма скудное представление о том, что вообще происходит в жалкой полуверсте от себя, хуже того, не имея возможности командовать сражением, очень тяжко. Рука сама собой сжимается на эфесе привычного длинного палаша (царёв подарок остался в обозе — на войне мне клушинский трофей привычней) да так, что пальцы немеют. Но ничего не поделаешь, сейчас мне остаётся лишь ждать и слушать доклады. Да ещё иногда отвечать вестовым в духе старинного фильма «Кутузов», мол, другие подкреплений не просят, сами держатся, вот и вам надо также. Не было у нас пеших резервов, а кавалерию гнать в город — форменное самоубийство. Что понимал и Жолкевский, тоже не спешивший вести через мост свои конные хоругви.

— Гетман не возьмёт город, — заявил Острожский. — Пехоты не хватит. Говорят, в первых рядах пошли те, кого я отпустил со службы, но их слишком мало. Дерутся они отчаянно, пытаются доказать свою верность королю, но и этого мало. В городе нет толку от выучки ландскнехтов, а шляхту Станкевич бросил через мост верхами.

И это было большой ошибкой лидера конфедератов. Я знал, что далеко не все пошли за Острожским, когда тот объявил, что приносит присягу мне, как великому князю Литовскому. И теперь хоругви покинувших его офицеров влились в войско Жолкевского, но сами по себе, образовав столь любимую поляками, да и литовцами тоже, конфедерацию. Вроде бы воюют вместе, но как будто бы врозь, сами решают каким приказам гетмана следовать, а каким — нет. Но и денег за свою службу конфедераты не требовали, потому что как только ты получаешь от короля звонкое золотишко или серебро, тут же становишься его солдатом и гетман уже имеет полное право вздёрнуть тебя за невыполнение приказа. Такие вот сложные и совершенно непонятные ни мне, ни тому, что осталось от князя Скопина, принципы воинской службы.

— Это вполне очевидно, — согласился с ним Кшиштоф Радзивилл-Сиротка. — Станкевич стар и думает, что конница, ворвавшись в город, может взять его сходу — на копьё, как он привык. Но времена изменились, и это стоило ему конных хоругвей.

Панцирные казаки лишь на первых порах смогли смять отступающих ландскнехтов, однако те проявили стойкость и закрепились на узких улочках. Там всадникам оказалось не развернуться, а засевшие в домах мушкетёры из тех же наёмничьих баталий почти безнаказанно расстреливали их из окон. Полковник Станкевич быстро понял, что попусту теряет людей и вернулся обратно на берег Немана прикрывать оставшимися ландскнехтами и казаками переправу. А через мост уже браво маршировали новые наёмники и гайдуки из армии Жолкевского.

Бой на улицах закипел с новой силой и жестокостью. Я не видел его, и мог судить лишь по коротким докладам вестовых да звукам, что доносились до нас. Дрались за каждый дом, за каждую улочку и переулок. Любой лабаз на берегу Немана мог встретить слитным залпом засевших внутри мушкетёров или гайдуков. Из любой, самой неказистой халупы-развалюхи могли выскочить казаки или шляхтичи, выпалить из пистолетов и тут же кинуться в сабли. Резались жестоко, не щадили друг друга и не пытались сдаваться в плен, да и бежать часто бывало просто некуда. Только прижаться спиной к стене и постараться подороже продать свою жизнь.

Наверное, что-то такое творилось в Сталинграде, подумалось мне, когда я слушал очередной доклад. Просьбу о помощи от очередного хорунжего я отклонил, даже не удосужившись узнать кто и откуда просит.

— Резервы нам будут нужны, — выдал я привычную фразу. — Держитесь.

Пахолик злобно зыркнул на меня, кажется хотел ещё под ноги сплюнуть, но не решился. Всё же кроме меня тут ещё вполне представительное общество собралось — одних князей три штуки. Поэтому он поспешил вернуться в Гродно, к своему командиру, неся весть, что подкреплений не будет и надо держаться. Как будто они там и без меня не знают, что надо.