Сентябрь 1939 (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

Но разве кто-то мог ожидать столь умелых действий от русского старшины? Впрочем, Фролов и сам ничего подобного от себя не ожидал. Он просто услышал как-то о практике броска гранаты с секундной задержкой, вчера вот попробовал, вроде получилось… А сегодня смог побороть свой страх, пересилил нерешительность — и вторую связку гранат закинул уже на крышку корпуса; глухо хлопнул новый разрыв! Правда, он только оглушил экипаж панцера, не сумев пробить брони — но осколки влетели в смотровую щель мехавода и разбили триплекс, оборвав крик раненого… Кроме того, вспыхнула горючка на лобовой броне, мешая обзору из «двойки» — а старшина, уже нисколько не трясущимися пальцами зажег фитиль на второй бутылке:

— Конец тебе, падаль…

Ярко вспыхнул фитиль, пламя обожгло пальцы — но в горячке боя Сергей не почувствовал боли, рывком выпорхнув из окопа. За ним последовал и Степан, рванув шашку из ножен — вчера он зарубил фрица, и теперь рефлекторно схватился за рукоять надежного оружия, дарующего хоть какую-то уверенность… Открылся командирский люк, наружу высунулся офицер с взведенным «вальтером» — и первым он увидел «козака» с обнаженным клинком. Хлопнули два выстрела, Степан осел на подломившихся ногах… Но уже взметнулось пламя на моторном отделение, а горящая жидкость потекла внутрь, сквозь жалюзи. Яркая вспышка на мгновение ослепила танкиста — а потом вдруг острая боль пронзила его грудь.

И в глазах потемнело, несмотря на разгорающийся рядом огонь…

Закинув бутыль с горючкой на моторный отсек панцера, Фролов рванул из кобуры самовзводный наган лейтенанта Таранца — и дважды нажал на спуск. Первый раз промахнулся — но второй пулей угодил под сердце, смертельно ранив вражеского офицера… Третий танкист слышал выстрелы, но сперва не смог пролезть в люк — мертвый командир перевалился грудью через край. Кроме того, выбираться наружу было просто страшно — ведь в их экипаже не было автомата Фольмера! Это оружие шло на вооружение мотопехоты лишь малыми партиями и только иногда (поштучно!) попадало в танковые экипажи. А с пистолетом много не навоюешь… Из-за собственной нерешительности танкист потерял драгоценные секунды — а потом густой черный дым повалил внутрь боевого отделения. Невольно вдохнув его, заряжающий закашлялся, почуяв, что закружилась голова… Он попытался было выбраться — но оступился, не смог сразу подняться на командирское сидение, чтобы вылезть из люка.

А потом надышавшийся гари танкист потерял сознание…

Это был короткий, ничего не решающий эпизод боя — и, наверное, «взвод» старшины Фролова добили бы другие немецкие панцеры. Однако командир полка дал срочный приказ на отступление — и танкисты, еще не понимая, в чем дело, развернули машины назад.

Но между тем, ход сражения перемалывали другие силы — совсем иного порядка! Во-первых, при охвате «Кортумовой горы» на правом фланге, немецкие танки столкнулись с пехотным батальоном польской пограничной стражи, выдвинувшейся на подкрепление русским. Поляки быстро залегли под плотным огнем пулеметов и автоматических пушек — но с 324-й тут же ударили уцелевшие трехдюймовки, чьи фугасы при точном попадании сносят с погон башни легких панцеров! А осколки запросто дырявят кормовую броню, разбивают ходовую… Однако, пожалуй, это было не самым страшным. Ведь бронепоезд «Смелый», не обнаруженный германскими летунами, выдвинулся на огневой рубеж по сигналу красной ракеты — и обрушил на легкие танки огонь двух гаубиц-соток!

Благо, что экипажу «Смелого» уже довелось повоевать с фашистскими панцерами, и опытные наводчики пристрелялись быстро…

На левом же крыле поля боя показались «бэтэшки» подкрепления. Их первыми заметили экипажи «четверок», только-только подобравшиеся к подъему на высоту — и открыли огонь едва ли не с километровой дистанции… Ударили вроде неплохо, несмотря на значительное расстояние; одну болванку сумели закатить в стык башни и корпуса советской машины. Мгновением спустя башню сорвало с погон и подбросило в воздух мощным взрывом, развалившим танк изнутри… У этой «бэтэшки» боеукладка была полной, с полуторным боезопасом.

Задымили еще два советских танка — но остальные машины, набрав скорость, сблизились с врагом и открыли огонь с коротких остановок. В сущности, танковая «сорокапятка» берет лобовую броню Т-4 также за километр! Ведь без кустарного усиления экипажем (строго запрещенным в войсках!), та составляет всего лишь тридцать миллиметров от силы…

И на сей раз численное превосходство пушечных советских машин было на стороне танкистов 24-й лтбр — пять уцелевших «троек» и «четверок» были расстреляны в считанные минуты. После чего «бэтэшки» Воронина (потеряв, правда, еще одну машину) начали как в тире выбивать пулеметные «единички» и «двойки» за полверсты… И наконец, довершая неожиданный для врага контрудар, в сторону гаубичных батарей и резерва 2-й танковой дивизии панцерваффе полетели две эскадрильи бомбардировщиков «СБ» в сопровождении трех звеньев «ишачков».

Одно из них, заметив крупную группу немецкой пехоты у подножия «Кортумовой горы», развернулось и пошло на снижение…

Заметил «Сталинских соколов» и Фролов; приветствуя летунов, он рефлекторно вскинул кулак вверх:

— Вжарьте им, братцы! Вжарьте гадам за всех нас!

Глава 17

…- Первый налет вражеской авиации наши откровенно прозевали. В бой вступило лишь звено истребительного прикрытия — против авиагруппы германских бомбардировщиков Ю-87 и истребителей, ее сопровождающих. Тем не менее, были сбиты три бомбера и два «мессершмита» — причем последний в ходе воздушного тарана лейтенанта 69-го ИАП Петра Рябцева.

Шапошников прервался, сделав совершенно мимолетную паузу, однако подчеркивающую подвиг советского летчика, после чего продолжил:

— С нашей стороны потеряны две машины, третья требует срочного ремонта; из летчиков в первом боестолкновении выжил только лейтенант Рябцев. Также два немецких самолета были подбиты зенитным огнем; в свою очередь при штурмовке врагом колонны, в которой следовали кавалеристы 5-й кавбригады Шарабурко и танкисты 24-й лтбр, было сожжено более тридцати наших танков, ранено и убито полторы тысячи красноармейцев… Кроме того, установлен факт убийства немцами эвакуировавшегося с парашютом лётчика, покинувшего истребитель.

Сильно побледневший, даже посеревший с лица Иосиф Виссарионович отстраненно смотрел на карту — рядом с которой вел доклад начальник Генерального штаба. Вождь не пытался его перебить — но, услышав о потерях и факте военного преступления, он невольно смял в руке папиросу «Герцеговины Флор»… Между тем, Шапошников продолжил:

— Штурмовки врага велись крупными силами бомбардировщиков в сопровождении истребительного прикрытия — по три эскадрильи разом. А всего было три волны на каждом участке фронта — но наиболее результативной была именно первая, внезапная волна… В частности, при нанесении бомбоудара в полосе наступления Каменец-Подольской армейской группы, был ранен командующий 5-м кавалерийским корпусом, комдив Гонин Василий Матвеевич. Большие потери на марше к городу Стрыю понесли танкисты 25-го танкового корпуса — двадцать четыре танка выбывших полностью, еще семнадцать требуют заводского ремонта. Также на марше была атакована 29-я отдельная танковая бригада Семена Кривошеина… Но в силу удаленности бригады от занятого немцами Бреста, и встречи ударной немецкой группы с нашей авиаразведкой, бригаду удалось вовремя прикрыть с воздуха. Следует отметить, что в ходе завязавшегося воздушного боя был совершен уже второй таран — лейтенантом 35-го ИАП Степаном Митрофановичем Гудимовым. Летчик сбил один бомбер пулеметным огнем, в свою очередь был подбит при атаке вражеского истребителя — и уже горящую машину направил на второй немецкий бомбардировщик… Лейтенант при таране не выжил.

Отложив смятую папиросу и так и не раскуренную трубку, Иосиф Виссарионович переспросил неестественно спокойным голосом:

— Что во Львове, Борис Михайлович? И есть ли иные случаи боестолкновений с немцами на земле?