Сентябрь 1939 (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

— А-а-а!!!

Старшина, нутром почуяв вражескую очередь, успел нырнуть на дно траншеи, сорвав ружье с бруствера. В следующее мгновение густой веер пуль срезал его, на спину Фролову посыпались комья земли, шлепнулось что-то горячее… Это была пуля, сперва завязшая в бруствере.

Не сразу, но Сергей заставил себя приподняться над землей — и, угнувшись, побежать по траншее, меняя позицию… Но когда он вновь высунулся наружу, то увидел «единичку» на прежнем месте. Причем командир машины высунулся из башенного люка наружу, надеясь потушить пока еще разгорающееся пламя. Выходит, Фролов все-таки сумел поджечь машину — пусть и не так эффективно, как это сделала бы пушка!

Впрочем, дымит «единичка» уже вполне себе явственно… Но шанс потушить ее (и позже восстановить) у немцев еще имеется.

— Ни хрена у тебя не получится, паскуда!

Еще два торопливых выстрела — первый, слишком поспешный, ушел в молоко; от сильной отдачи задрало ствол, а старшина не шибко крепко упер сошки в землю. Но вторую пулю Фролов вложил точно промеж лопаток немца! Тяжелый удар швырнул танкиста на броню, а Сергей вновь едва успел нырнуть вниз: по бронебою открыла огонь «двойка», и очередь ее срезала не только бруствер, но и верхнюю часть стенки окопа.

Хуже того, раздался резкий металлический лязг — один небольшой снаряд задел ствол ПТР, разрубив его практически пополам. Панцер резанул очередью метров с трехсот пятидесяти и было уже покатил дальше… Но тут его сильно тряхнуло — в моторный отсек ударила бронебойная болванка, и вражеская машина практически мгновенна полыхнула.

Видя, что панцеры без шансов давят окопы, комбат рискнул бросить в бой свой последний резерв — пушечный броневик БА-10 с «сорокапяткой» в танковой башне. Последний стремительно выехал на гребень высоты с южного склона — незамеченный фрицами, усердно расстреливающими окопы… Первый же точный выстрел поджог опасную «двойку», вторую болванку смелый экипаж закатил в лоб «единички», повернувшей к броневику. Есть попадание! Но нутром чующий опасность мехвод уже дал задний ход, намереваясь спрятать машину за гребнем, а там и сменить позицию…

Наверное, он успел бы увести броневичок из-под огня, если бы с коротких остановок ударили средние танки. Но рассеивающийся на расстоянии пучок трассеров скорострельной 20-миллиметровки догнал машину, разбил движок… Мехвод все же сумел кое-как скатить броневик вниз — а после бросился с огнетушителем гасить пламя, охватившее нос машины.

Сергей Фролов успел немного прийти в себя; он бросился к полузасыпанной ячейке раненных бронебоев, где должны были остаться сменные стволы — но не успел ничего раскопать трясущимися от напряжения пальцами. Танки были уже близко, они катили прямо на его траншеи — а красноармейцы дошли до предела, готовые вскочить и бежать…

— Все братцы, не трусить! Степан, давай за мной! Попробуем закатить связки под гусеницы!

Когда боец хотя бы пытается воевать, страх понемногу отпускает — сейчас Фролов познал истинность этого утверждения на себе. Долговязый и жилистый старшина, он и сам получил гранатную связку — а вместе с ним широкий и плечистый ефрейтор Степан Волошин, до армии увлекавшийся гирями, турником. Вместе они дружно рванули к завалу, обрубившему траншею — и замерли, вслушиваясь в неумолимо приближающиеся очереди пулеметов.

Вблизи вдруг ударила автоматическая пушка «двойки», вспоров дно траншеи ровной строчкой — но гранатометчики уже успели добежать до искусственной перемычки, а прочие бойцы Фролова схоронились в укрытиях. Сергей почуял дрожь земли под тяжестью девятитонного танка, прущего на окоп — и тут-то старшину прижал ко дну окопа липкий страх; ему сразу вспомнился смелый боец, сгинувший под гусеницами «единички». Как же страшно быть заживо похороненным в толще земли, обваливающейся под тяжестью крутящегося сверху танка! Когда ты начинаешь невольно задыхаться — а обвалившаяся траншея словно чья-то огромная пасть стискивает тебя, ломая кости…

Но если не можешь бежать и схорониться — бей, скорее бей! Это желание было столь сильным, что Фролов невольно завыл, стиснув рукоять гранаты побелевшими от напряжения пальцами… Однако нужно было выждать, выждать, пока танк подойдет вплотную к окопу!

— Господи, помоги…

Наверняка у Сергея не выдержали бы нервы — если бы он не видел результата недолета при броске гранаты. Но ефрейтор Волошин уже перевел предохранитель, открыв красный маркер на рукояти «эргэдэшки», что в основе связки; ему осталось лишь встряхнуть ее перед броском. Но Фролов живо представил себе, как выпрямившийся товарищ сходу словил очередь пулемета или пушки — и рухнул обратно в окоп с дымящейся гранатой, уже поставленной на боевой взвод… И успел перехватить руку товарища, отчаянно зашипев:

— Спокойно! Пусть подойдет ближе — тогда мы будем в мертвой зоне!

Но ефрейтор с округлившимися, ошалевшими глазами словно не услышал товарища, не понял, что ему говорят — и рванул руку с гранатой из цепкого захвата старшины…

— Бутылку! Бутылку держи! На лоб бросай!

Сергей протянул Степану бутыль с горючкой — и тот ее перехватил, все же выпустив связку «эргэдэшек». Фролов попытался было зажечь фитиль трясущимися от напряжения пальцами (вот уже второй раз с ним такая напасть) — но спички не хотели загораться, ломались… И Волошин, не в силах больше терпеть, резко выпрямился, бросив бутыль с горючкой в танк.

Раздался звон разбившегося о металл стекла — а в ответ вновь ударила очередь автоматической пушки. Но ударила над траншеей — и трассирующие снаряды прошли выше остолбеневшего Степана. Значит, красноармейцы уже в мертвой для танка зоне… Значит, настало самое время бросить противотанковую связку.

Старшина ухватился за «эргэдэшку» товарища с уже сдвинутым предохранителем — и туго примотанными проволокой к гранате четырьмя «стаканами» РГД-33 без ручек; резко встряхнул… И быстрой скороговоркой просчитал про себя «двадцать два, двадцать два», на что потребовалась чуть больше секунды.

После чего резко распрямился — и расчетливо забросил зашипевшую «эргэдэшку» под днище танка! Танка, подобравшегося к траншее всего-то на пяток метров…

Экипаж «двойки» чересчур увлекся расстрелом оглушенных большевиков в окопах; пока шли к высоте, было действительно страшно — но немногочисленные русские танки быстро сожгли средние «тройки» и тяжелые «четверки». Вела огонь в сторону вражеских панцеров и «двойка», и даже достала кого-то в борт… Но на перепаханной гаубичными снарядами и бомбами-полусотками высоте мало кто мог оказать достойное сопротивление бравым зольдатам. Вжавшиеся в землю азиаты, что они могли поделать панцерам, защищенным отличной крупповской броней?

То, что два германских экипажа уже накрылось на высоте, увлекшиеся расстрелом бегущих красноармейцев танкисты не заметили. Зато они умело всадили очередь во вражеский броневик с его опасной пушкой-«сорокапяткой», способной переломить ход боя! Заметив же движение в одной из траншей, немцы смело покатили в ее сторону — готовясь прижать русских огнем автоматической пушки и спаренного пулемета.

А уж затем раздавить их гусеницами…

Немцы действовали нагло, нахраписто, опираясь на страх необстрелянных бойцов перед танками — и до поры у них получалось неплохо. Но когда на лобовой броне разбилась бутылка с горючкой, мехвод невольно сбавил ход; герр офицер соображал недолго, после чего быстро приказал:

— Дай малый ход назад.

Мехвод совсем недавно с азартом крутил машину на осыпающихся окопах азиатов — а теперь послушно выполнил приказ командира. Но не успел он пропятиться и метра, как о низ корпуса лязгнула граната — точнее гранатная связка, закатившаяся под днище. Мехвод понял, что произошло, надавил на газ, спасая себя и машину — но неожиданно умелый, расчетливый бросок гранаты с секундной задержкой не оставил ему шансов… Связка рванула под тонким (всего-то пять миллиметров) днищем, выбив передние катки панцера — и прошила ноги отчаянно вскрикнувшего водителя парой крупных осколков, продырявивших броню.