Господин следователь. Книга 11 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Он бы Зинаиду Дмитриевну и учиться не отпустил — зачем девке учиться? Но тут уж на него Иван Андреевич — друг и соратник по торговым делам, насел — мол, Дмитрий, не старое время, пусть наши девки в городское училище ходят, и Зинке твоей польза, и Машке моей не так скучно будет.

Иван-то Андреевич в дочке души не чаял — учителей ей нанимал, чтобы иноземным языкам училась, а Дмитрий Степанович считал, что баловство это.

Няньку — старуху Лидию, как Зинаида выросла, рассчитали, но лет пять назад, уже после смерти хозяина, попросилась пожить — мол, своей семьи нет, а жить негде. Покойная Вероника Сергеевна пожалела, да и Зинаида няньку любила. Взяли, место в доме есть, а денег у вдовы с сиротой много — уж на старуху-то хватит. Нянька первое время по дому помогала, а потом болеть стала, почти обезножела. Ладно, что в уборную сама ходит, а не то — ходила бы под себя, пришлось бы белье менять, а уж вони-то было бы!

Полы в доме покойная Вероника Сергеевна сама мыла, и белье стирала, а потом и дочка, как выросла, матери стала помогать. Зинаида — Царствие ей Небесное, и по сию пору сама полы моет и стирает. То есть — мыла и стирала. Не белоручка какая-нибудь. Плохо только, что сладостей много ест, ела, от которых и зубы портятся, да и аппетит перебивает. И блюла себя Зинаида Дмитриевна. Другая бы, как отец помер, так сразу бы пошла подолом перед мужиками трясти, а то и выскочила бы замуж за какого-нибудь голодранца, а эта нет. По лавкам, конечно, ходила, но шикарных нарядов себе не покупала. К чему они ей?

Сережки у ней были, две пары. Одни маленькие — девичьи, а другие, что она любила носить, от матери достались. Золотые, с жемчужинами. А иных-прочих украшений не было.

Кто зашел к Зинаиде Дмитриевне не знает, не видела, потому что ходила на вечернюю службу. Дверь, само-собой, не запирала, да и хозяйку о том не просила. Дверь они только на ночь запирают, а днем или вечером — так зачем?

Зинаида на вечерню не ходила, сказалась нездоровой. Но ужинать — ужинала, посуду грязную за собой оставила. Ужинала одна — второй вилки-ложки не было. В гости хозяйка никого не ждала, да и в гости к ней никто, кроме Марии Ивановны не приходит. Раньше к ним почтальон с утра приходил, но не часто, потому что газеты Зинаида Дмитриевна не читает, соответственно — не выписывает, а письма приходили раз в неделю. Зинаида Дмитриевна говорила, что письма эти от ее жениха, так и дай-то бог ей счастья. Про то, что Зинаида жениху деньги посылает, она не знает. Деньги хозяйкины, куда хочет, туда и тратит.

Но уже месяц как почтальон никаких писем не носит, так она каждое утро сама на почту ходит, спрашивает, а потом приходит и плачет.

Вот здесь, скажу честно, мне стало стыдно. Может, не стоило бы проводить в отношении этого «майора» воспитательную беседу? И пусть бы Зиночка жила в своей собственной мечте, в своем мире, а то, что этот… да, вспомнил — Синявский Игорь Модестович, из нее деньги выкачивал, так и пускай. У Зинаиды денег много, не сама заработала, не жалко. Все триста тысяч (или, сколько там у нее?) не выкачал бы, зато женщина была бы счастлива.

Я же отцу написал не потому, что Зиночку пожалел. Я ее деньги пожалел. Милютин, в руках у которого оказались деньги покойного Красильникова, их в дело вложит, а куда бы дел сотни тысяч бывший поручик? Нет, такие деньги — не его уровень. Уверен на сто процентов, что брачный аферист к смерти Зинаиды не причастен, что, впрочем, еще не повод, чтобы отказаться от проверки его местонахождения.

Но почему Иван Андреевич выписал векселя на имя Зинаиды Дмитриевны? Вопрос. Но на этот вопрос мне ответит сам Иван Андреевич.

Зато кухарка сказала, что бритва в доме была. Дмитрий Степанович, хоть и носил бороду, но ее подбривал. А после смерти хозяина бритва лежала-лежала у рукомойника, но лезвие изоржавело, ручка деревянная рассохлась — так ее взяли и выкинули на помойку. А иных бритв в доме нет.

Станет ли бритва зацепкой пока не знаю, посмотрим. Зато знаем, как выглядят серьги, которые злоумышленник вырвал из ушей мертвой женщины.

От старухи-няньки проку вообще никакого. С огромным трудом выдавила из себя — мол, слышала, кто-то дверью стукнул и галошами шаркатит, а потом — опять стук. Но во сколько это случилось — не упомнит. Старая она, да и на часы не смотрит.

Хотел дождаться завтрашнего дня, чтобы провести осмотр комнат — не удержался. Взяв керосиновую лампу, кивнул Савушкину.

Мы поднялись наверх, где жилые комнаты. По центру не то кабинет, не то гостиная, где и была убита Зинаида. Слева — родительская спальня, а справа — ее собственные покои.

В спальне родителей — разобранная кровать. Но разобрали ее не злоумышленники, а полиция. И простынь отсюда взяли, чтобы Зину укрыть, и покрывало.

Образа на стене, массивный сундук. Разумеется, сундук я открыл, кивнув Савушкину — мол, покопайся, посвечу.

Покопался. Старая мужская одежда, женские тряпки. Ничего интересного.

В кабинете-гостиной я, вроде бы, уже все осмотрел. Вот, если только в печку заглянуть. Ее сегодня не топили.

Ап… А в печке скомканная и заскорузлая от крови тряпка. Видимо, оторвана от простыни. Только не от хозяйской. Стало быть — преступник подготовился к убийству. Вон — даже материю с собой притащил, чтобы руку обернуть.

Придется заскорузлую тряпку брать. Не уверен — даст ли она какую-то подсказку, но на суде предъявить обязан. Эх, еще бы найти того, кого предоставить суду.

Теперь комнату Зинаиды осмотреть.

Спальня, как я бы сказал — девчачья. Узкая комнатушка, узенькая кровать, застеленная покрывалом, сверху — подушки. Имеется комодик, на котором фотографии в серебряных рамочкам, а еще шкатулка. Туалетный столик с большим зеркалом, словно сошедший с картины Серебряковой. Хм, а ведь и художницу звали Зинаидой, а ее картины мне очень нравятся.

Начнем с комода. На фотографиях: бородатый суровый мужчина в поддевке рядом со скромной женщиной, закутанной в платок — наверняка родители; они же — но с девочкой на коленях отца; сама Зинаида — тут ей лет шестнадцать-семнадцать. И не полная, как случилось к тридцати годам. Не красавица, но далеко не дурнушка. Фото, где она вместе с лучшей подружкой — Марией Лентовской. Нет, тогда еще Машей Милютиной. Обе барышни сидят в лодочке, на борту которой написано «Черепаночка». Знаю — в фотосалоне у Новикова такая стоит. Как настоящая, только маленькая. Думаю, у половины города имеется подобная фотография. Вон — даже моя невеста с подружкой Таней как-то фотографировалась. Правда, с некоторых пор подружка стала бывшей, но фотография, как висела на стене у Леночки, так и висит.

Ожидал увидеть фотографию, которую Зинаида Дмитриевна таскала в сумочке, но ее нет. Возможно, так и лежит в ридикюле. Кстати, его нужно найти и проверить. Опять-таки — не знаю, что ищу, но что-нибудь.

На комоде, за фотографиями, шкатулка в виде ларца. И что там? Раздвинул рамочки, освободил пространство и попросту высыпал содержимое.

Всякие бусы и бусики, сережки, колечки. Но все, опять-таки — девчачье. Бусы дешевые — либо деревянные, либо стеклянные. Валяются и отдельные бусины. Видимо — хозяйка собиралась нанизать их на нить, но так и не собралась. Колечки с сережками — медные, с прозеленью. Серебряное колечко — потемневшее. Для гимназистки класса первого или второго класса все это «добро» покажется сокровищами, а девица на выданье нос отвернет. Конечно, какую-то стоимость бижутерия имеет, но ради такого не убивают.

Ссыпал все обратно. Авось, отыщется у Зинаиды какая-нибудь дальняя родственница с дочкой лет двенадцати — сгодится.

Комод. Ох, как же я этого не люблю, а придется.

Проверил все три ящика комода, вытаскивая постельное белье, женские сорочки, а еще — фух, перед самим собой неудобно — кружевные панталончики и складывая их на кровать.

Частенько так бывает, что под бельем, на дне комода, хранится что-то важное, но здесь все чисто. Нет ни записок, ни дневника, что пролил бы свет на смерть хозяйки. Зато отыскалась толстая пачка бумаг. Лучше бы это были какие-нибудь письма или заметки. А тут акции Волжско-Камского коммерческого банка.