На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Он намерено назвал два государства по отдельности, не Короной Польской и Великим герцогством Литовским, под какими называниями они входили в единое государство Речь Посполитую. Этим Радзивилл подчеркнул, что тот сейм, о котором он говорил, если соберётся, конечно, положит конец Речи Посполитой, вернув два отдельных государства. А возможно прекратит и более ранние, династические унии, ведь, как знал Острожский, кандидат в великие князья литовские у заговорщиков уже был.

Сказанное Радзивиллом заставило его задуматься, серьёзно задуматься над словами племянника. Связываться с мятежниками вроде бы резонов нет, однако верно сказал Януш, король верности не заслуживает. Он растратил уйму денег и пролил много крови в своих прожектах, осуществить которые явно не сможет. Уния Речи Посполитой со Швецией пошла прахом после того, как собственный дядюшка Сигизмунда герцог Карл сверг его и вышвырнул из страны, а после сумел удержать её в течение десяти лет, несмотря на все усилия великого Замойского и гетмана Ходкевича, не помогли даже победы под Кокенгаузеном и Кирхгольмом. Сигизмунд лишился шведской короны, которую надел его дядюшка, принявший имя Карла Девятого. Но даже с ослабленной смутой Москвой у Сигизмунда ничего не вышло. Он упёрся в Смоленск, под стенами которого провёл больше года, и был вынужден отступить после битвы. Провалилась и его авантюра с наследством московского самозванца, когда вроде бы удалось объединить усилия против царя, но поражение под стенами Москвы поставило на этих планах жирный крест. Так может и теперь получится побить уже битого короля. Ведь именно так зовут за глаза Сигизмунда.

— Ступай пока, Януш, — высказался, наконец, Острожский после долгого молчания. — Надо мне много думать над твоими словами. И покинь нынче же Дубно, потому как ежели что вынужден я буду схватить тебя и Варшаву отправить.

— И на том спасибо, дядюшка, — шутливо поклонился ему Радзивилл, поднявшись со стула и снова надевая бенедиктинскую рясу.

— Вот никак не могу в толк взять, — когда он уже стоял на пороге, обратился к нему Острожский, — как ты, убеждённый кальвинист, решился в рясу бенедиктинца одеться да ещё и молился со мной на латыни.

— Всё ради дела, дядюшка, — подкрутив ус, ответил Радзивилл, — ради Литвы. А молиться на латыни можно, Господь поймёт.

Он накинул капюшон коричневой рясы и вышел из личных покоев князя Острожского. Сам князь просидел там, погружённый в размышления, ещё очень долго.

[1] гадюку вероломства (лат.)

[2] Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

[3]Общество Иисуса, лат. Societas Iesus, Игнатианцы — мужской духовный орден Римско-католической церкви, основанный в 1534 году Игнатием Лойолой и утверждённый папой Павлом III в 1540 году, более известный как орден иезуитов

[4]Сигизмунду Третьему королю польскому, великому князю литовскому (лат.)

[5] Милостью Божьей

Богатый пир дал в Дубенском замке князь Острожский для ротмистров. Длинные столы в большом зале дворца Острожских ломились от яств и вин. Но несмотря на их размер сидеть благородным панам и их спутницам приходилось очень близко друг другу. Прямо на грани приличия. И это радовало князя, потому что по листам пшиповедным удалось набрать достаточно людей для грядущего похода на Вильно. Ведь сидели за столами не только ротмистры, но и офицеры свеженабранных хоругвей. Среди них выделялись несколько человек в немецком платье, нанятых ротмистрами, но таких было немного — в основном все были поляками и литовцами.

Князь вышел к ним, подняв полный вина кубок из чистого золота. Так он показывал всем не только свою удаль, но и силу. Кубок-то был приличных размеров и весил соответственно, однако Острожский легко держал его, наполненный вином до краёв, одной рукой, и ни единая капля не пролилась на стенки кубка и рукава богато расшитого княжьего кунтуша.

— Мой тост за вас, братья! — громко провозгласил Острожский. — Пью здравицу всем, кто пришёл по зову моему! Дай Бог вам силы поддержать мои усилия словом и делом!

— Слава Острожскому! — раздались громкие выкрики в зале. — Слава!

Один из офицеров, видимо, уже хорошо принявший вина, а скорее даже крепкого мёду вскочил со своего места и заорал на весь зал:

— Веди нас на предателей!

Буяна усадили обратно, однако князь как будто не обратил на мне внимание. Он сошёл со своего возвышения и шагал по неширокому пространству меж столов. Обращался то к одному ротмистру, то к другому, заговаривал даже с кем-то из лично знакомых ему офицеров. И всюду его встречали восторженные крики «Vivat! Слава! Vivat!». Он чокался кубком с иными из самых знатных гостей, а иногда с прославленными рыцарями, кто не нажил себе ничего, кроме ратной славы.

— Suprema lex[1] любовь к Отчизне, — не раз повторял князь, и встречал в ответ новую порцию восторженных выкриков и славословий.

Шляхта оказалась не прочь скрестить клинки с предателями из Вильно, однако за серьёзную силу их никто не считал. С надворными хоругвями даже таких магнатов, как Радзивиллы и Сапега, собранное по листам пшиповедным войско справится без особых усилий. Надворных за настоящих солдат никто не считал, слишком уж лёгкая у них служба, да и на войне они оказываются нечасто. Грядущая война казалась всем лёгкой прогулкой, потому так легко шли по листам к ротмистрам шляхтичи, да и в волонтёрах не было недостатка. Ведь что может быть лучше доброй забавы, какой представлялся всем грядущий разгон виленского мятежа.

Когда же гости утолили первый голод и выпили вина, Острожский, обойдя всю большую залу своего двора, поднялся обратно на возвышение, где стоял его стол. И снова поднял недрогнувшей рукой золотой кубок полный вина до краёв.

— Быть может многих из вас удивит, — начал он, — и даже напугает моя здравица… Но тот, кто непритворно желает добра Отчизне, кто верен мне и дому Острожских привержен, тот поднимет свой кубок, — тут все в зале начали подниматься на ноги, и князь сделал паузу, давая панам и их спутницам встать, прежде чем он закончит, — и вместе со мной произнесёт… — Новая пауза. После этих слов дороги обратно не будет. Однако решение принято, а идти на попятный не в его правилах. — Vivat Michael Skopin-Shuisky, Magnus Dux Lithuaniae![2]

И одним махом осушил кубок, полный отменного итальянского, потому что в горле у князя пересохло, как в пустыне. Он почти не чувствовал вкуса великолепного тосканского кьянти.

После его слов в зале повисла тишина. Многие из офицеров и ротмистров опускались обратно на свои лавки, ставили на стол кубки и бокалы с вином и мёдом. Руки у опытных офицеров и бывалых рубак дрожали и по скатерти разлилось не одно винное или медовое пятно.

И тут поднялся седой как лунь старый полковник Станкевич, командовавший надворной хоругвью князя.

— Смилуйся над нами, ясновельможный князь, — он прошёл пару шагов и упал на колени, прижал руку к сердцу, — не делай этого. Разве можно пустить по ветру дело Сигизмунда Августа, пустить по ветру великое дело, свершившееся в Люблине. Знаю, не от себя прошу, — молил он, — но от лица всей шляхты, что живёт на землях Острожского княжества. Смилуйся над собою, смилуйся над нами, смилуйся над Речью Посполитой!

Многие подхватили его слова, принялись выкрикивать «Смилуйся!» и заклинать князя взять свои назад.

— Великое дело, говорите вы, — у Острожского была заготовлена речь и он знал, когда произнести её, — великое дело, когда были отобраны золотые вольности Великого княжества Литовского. Когда обманом приняли решение без нашего представителя, князя Николая Юрьевича Радзивилла, прозванного Рыжим. Когда отняли литовские земли, передав их Короне Польской. Эти земли в том числе, паны-братья! — Князь топнул ногой, подтверждая свои слова. — Вы отрекаетесь от меня, своего князя? Желаете быть моей совестью? Не сеймик здесь, и позвал я вас не для голосования. А в ответе лишь перед Господом единым! Перед ним ответ держать и буду, когда он призовёт меня.