Воин-Врач VI (СИ) - Дмитриев Олег

— Слушай меня, люд честной. Благодарю я вас за подмогу посильную, да за то, что упорствовать не стали в заблуждениях, какими смущал вас вор и лжец Рудольф с убийцей и лиходеем Гаспаром, что обманом и кривдой сидел здесь викарием!

Чародей говорил, а люди внимали. Именно так: не слушали, не прислушивались, не пропускали мимо ушей, а чутко и тревожно внимали, ловя каждое слово великого князя или толмачей, что с некоторой задержкой переводили речь на три наиболее распространённых здесь наречия.

Всеслав думал было свалить происки лихозубов на всех католиков сразу, и пусть разгребают потом, как сами захотят. Но увидел, как истово крестятся не только взрослые, но и дети. И решил не ломать им оставшийся мир. Да и сколько там его оставалось? Владетель здешних земель, Рудольф Хольстен и викарий Гаспар оказались злодеями и душегубами! Один продавал в далёкие земли людей, живых детей и девушек! А второй творил такое, что его яркая и запоминающаяся кончина, воспоминания о которой вгоняли в крупную дрожь каждого, не казалась уже такой жестокой.

Найденные в их покоях вещи, записи и другие, так скажем, доказательства сперва изучили князья и короли, с совершенно одинаковыми отвращением и яростью. Разве что Свен скрипел зубами сильнее остальных. Потому что вся эта мерзость творилась на его земле, за его спиной, да ещё и за его же деньги. А после выдали народу. Который не хотел верить до последнего. Но уж больно убедительными были находки…

— Великий король Дании Свен Эстридсон не позволит мне солгать и поддержит. Место это, город, зе́мли и во́ды, передаёт он мне во владение. До той поры, пока кто-то из нас не нарушит данного нами слова. И видоками в том будут ярл Швеции Хаген Тысяча Черепов и князь Руяна-острова Крут Гривенич, — продолжал неспешно Всеслав.

Народ смотрел, как легендарные вожди, воины, властители важно кивали, подтверждая слова чужеземного руса-Чародея.

— Вас, люд честной, я освобождаю моей волей великого князя от податей на три зимы, с этого дня начиная. Снимаю запреты на лов рыбы, на сбор хмеля, на выращивание ячменя, что были здесь при Хольстенах. И с этого дня каждый сможет торговать без пошлины. Думаю, уже к осени пойдут здесь лодьи с западных земель в края датские, шведские и дальше, на Русь.

Это известие, кажется, шатнуло мир местным ещё сильнее, чем то, что вытащили из церковных застенков Чародеевы ратники.

— От вас, люди, мне нужно две только вещи. Вера и Правда! То, что лжецов, предателей, изменников и тайных подсылов я не терплю — вы знаете, — и взоры толпы дёрнулись к шибенице-виселице.

Там висел, зацепленный под рёбра крюком, бывший старшина торговой стражи. Почти весь. А рядом замер на колу желтолицый Рудольф. В мехах и бархате. Как живой практически. Лежала там же и обугленная оставшаяся часть от викария.

— Мы со Свеном Эстридсоном обещаем каждому защиту и справедливый суд. А я клянусь честно служить городу теми же Верой и Правдой, каких требую взамен от вас. Честно ли то?

Согласные возгласы, сперва неуверенные, редкие, слились в один восторженный гул.

— Сладим ряд о том, чтоб всё по чести и по закону было. Вот только не хочу я, чтобы память людей здесь и в других странах хранила паскудства прежних хозяев. У нас принято гнилые и хворые веси-поселения выжигать до земли и саму её снимать на локоть.

Очень убедительно сыгранная задумчивость великого князя будто заморозила слушавших. Тех, кто понимал русский. Всеслав, «держа лицо, исполненное думой», дождался, пока озябут вообще все до единого, дослышав толмачей.

— Будут баять потом: «Это тот самый Шлезвиг, где попы́ девок да детей на ремни распускали…» Фу, пакость! Нет уж! Новый у земли владелец, новые на ней порядки — новому быть и имени!

Он будто загорелся, засветился изнутри, найдя решение, единственный возможный выход. И все поверили ему так, словно он и сам в это верил. Тогда, как говорила княжья память, это было в порядке вещей. Ушёл человек в другие края, принял другое прозвание — и будто сбросил все прошлые грехи до единого. А с ними вместе — родителей, родичей и детей. Бывало так и в моём времени. Но не с целыми городами. Хотя…

— Давеча сынок у меня народился! Ох и ладный вышел! Чистая душа, безгрешная. В его честь, в память предков наших и Богов, нарекаю место это: Юрьев—Северный!

Повисла пауза, да такая, что слышно стало, как орёт по загонам да сараям некормленная-недоенная скотина, от геополитики и политики в целом далёкая крайне.

— Любо ли вам то, юрьевцы? — с преувеличенным энтузиазмом, ухарски аж, воскликнул великий князь.

— Любо! — грянул город.

Ну ладно, не прям сразу грянул. Сперва затянули непривычное для местных слово, своротя́ рты в бо́роды, на́ сторону, будто и не от них звук шёл, наши ратники. Совершенно случайно стоявшие так, что пойди что не по плану — пришлось бы город называть в третий раз. Предварительно заселив кем-то ещё. Но не подвели Боги.

— ЛЮБО!!! — они обнимались и плакали. Они благодарили нового князя и всех Богов разом, от самых первых начиная, кого и звать позабыли как. За то, что вечное ласковое Солнце, синее Небо и бродяга- Ветер оставались рядом. Как и родители, и дети, и соседи, и друзья. И, те же Боги видели, плевать всем было на то, как решил Чародей назвать город.

Глава 2

Знакомство с соседями

— Чего смурной такой, Гнатка? — спросил Всеслав у воеводы.

Они стояли на крепостной стене, на том самом отрезке, каким она улыбалась, как ледняк-хоккеист, тем местом, где недавно были все зубы, а теперь зияла прореха. Плиты внизу, ступени всхода и бортик оттирали от остатков викария вчера и сегодня утром вполне тщательно, но кое-где нет-нет, да и встречались бурые пятна. И брызги.

— Да вот думаю, как Кентербе́рю ту наречёшь ты. Юрьев-Дальний? Юрьев-через-Па-де-Кале? Юрьев-у-Вильгельма-под-ж… Хм. Нет, длинно выходит, — вздохнул Рысь, трогая руками осколки каменной кладки и измеряя пальцами что-то, понятное ему одному.

— Рано прежде срока размышлять о таком. Дойти сперва надо, осмотреться, — растерялся Чародей, и вправду не думавший в ту сторону. Уж я-то точно знал.

— Ага. А там пустить одну-две стрелочки вострых, разворотить ими стену каменную двухаршинную, разуть всех, и пусть монахи босичком по камушкам побегают, — с наигранным воодушевлением подхватил Гнат, не отрываясь от своих замеров.

— Да, неплохо бы вышло, — согласился великий князь, — но, кажется мне, там так не получится. Повозиться придётся.

— Придётся так придётся, мы повозимся, мы не гордые, — Гнат стрельнул глазом на гору добра, что вытащили из Хольстеновых закромов.

Про гору — это не для красного словца было. Едва ли не половина воинов, все, кто не был занят в дозорах или в карауле, начали потрошить Рудольфовы заначки ещё вчера. И продолжали сейчас. И, со слов Рыси, ещё денька два им потребно было. Или три.

— Это ж ведь ещё про Лешко и его ребяток никто не знает, — вздохнул воевода и передёрнулся.

— Вернулись они? Ладно ли всё? — уточнил тут же Всеслав.

— Пришли ночью, живы-здоровы, — кивнул Рысь.

— Птички? — спросил великий князь.

— Все целы. Там у третьей, у Стрижа, при разборке чего-то треснуло, но уж сладили они.

— Чего говорит Икай наш?

— А чего он скажет? «К выполнению задачи готовы! Пьиказывай, Ыысь!» — очень похоже изобразил он старшину летунов, так, что и сам разулыбался вместе с другом детства. — Всё, что потребно было, в чиннаборе нашёл.

Мой привычный термин «ремкомплект» тут не прижился, но и так было вполне ясно, о чём шла речь.

— Ну, добро́. А хмурый-то чего всё равно? — даже сквозь привычную с детских лет чуть хитроватую улыбку пробивалась его задумчивость.

— С Яном Стрелком говорил. Впервые его таким видал. Пришлось фляжку доставать даже, — будто нехотя начал Гнат.