Воин-Врач VI (СИ) - Дмитриев Олег

— Не уполз, гад! — радостно рыкнул Рысь.

— Улллете-е-ел. Почти ве-е-сь. Там но-о-оги должны были оста-а-аться, — судя по обострившемуся акценту, Ян сильно переживал, хоть внешне виду и не подавал.

— Жопа, — выдохнул Хаген Тысяча Черепов, не уточнив, что именно подразумевал: отдельную теперь часть лихозуба или ситуацию в целом.

— Её ннне заме-е-етил, — с возвращавшимися нордическими спокойствием и тактом ответил Янко.

А потом со скрипом и лязгом дёрнулась громада моста. И толстенные витые канаты стали опускать его в сторону причалов. А стоило брёвнам спуститься, не успев ещё даже коснуться земли, как по ним повалили люди.

Спрыгивая с края моста, неслись они с криком и плачем к берегу, на бегу́ срывая с себя опо́рки и обмотки, лапти и кожаные поршни. Отшвыривая их или наоборот прижимая к груди. Падая с разбегу на землю. На то самое место, куда указал вчера ужасный Чародей. Город Шлезвиг свой выбор сделал.

— Эх, надо было воев вокруг поставить. Разбегутся ж, крысы! — едва ли не с тоской вздохнул Свен Эстридсон.

Рысь глянул на него через плечо с причудливой смесью удивления, раздражения и глубокой озабоченности. Он вообще не любил, когда ему советовали те, кто не входил в наш с ним негласный ближний круг, где были сперва сотники, князь, дедко Яр и дядька Третьяк, а относительно недавно добавились патриарх Всея Руси и великий волхв. Ну, и мастера́, но исключительно в части, качающейся. Ни главы сопредельных стран, ни их воеводы, Гнатовы коллеги, в этот самый ближний круг не входили точно.

Он подшагнул поближе к носу, встав чуть впереди великого князя, приложил ладони ко рту и крикнул пронзительно и звонко соколом. И лес, окруживший крепостную стену, начал отзываться такими же криками. Справа налево, с востока на запад раздавались отрывистые голоса хищных птиц. И те будто слетались к городу. А из-за деревьев и кустов начали появляться первые русские ратники. Они стояли, конечно, не вплотную, не плечом к плечу, не «мышь не проскочит». Но к мышам тут как раз претензий-то и не было, пусть бы и скакали, хоть стадами. А вот выбраться незамеченным человеку из этого оцепления не вышло бы точно.

— Близко встали. Часть может подземными ходами уйти, — тщательно скрывая заметное смущение, для вождя нехарактерное, пробурчал Свен.

Гнат снова обернулся через то же самое плечо, но теперь во взгляде добавилось неискреннее сочувствие.

Перекличка соколов добралась до западного берега и будто отодвинулась назад. Следующие голоса зазвучали почти на пределе слышимости, словно птицы таились в лесах за одну-две версты от города. На то, чтоб соколиные крики достигли восточного берега, обойдя крепость по большому кольцу, ушло прилично времени, достаточно для того, чтобы лодьи с вождями пристали к остаткам правого причала, на которых уже лежали свежие брёвнышки, а поверх — щиты с гербом города. По ним на берег и сошли.

Наши криками и жестами перераспределяли босых и перепуганных горожан с места на место. Движение это сопровождалось поворотами Яновых с самострелами. И неприятно кольнуло мою память, вызвав там ассоциацию с гестаповцами, что окружили деревню и сейчас начнут искать партизан или связных. Но совершенно внезапно память, уж не знаю, моя, Всеславова или обе сразу, лягнулась в ответ. Наши отряды тоже занимали города, походив по долинам и по взгорьям. И очень вряд ли шли первым делом в библиотеку, храм или краеведческий музей. Но в фильмах и образах моей молодости про конвои и оцепление ничего не было. Там народ встречал советских солдат с цветами. Про заградотряды и прочие ужасы и бесчинства стали говорить и показывать гораздо позднее. Зато как…

Всеславу моя задумчивость была малопонятна. Он цепко, как стрелок, осматривал крытые и открытые галереи крепостной стены. Внимательно, как торговец и строитель — остатки причалов. Задумчиво — гомонящих горожан, что, кажется, начинали понемногу успокаиваться, поняв, что сейчас и, возможно, даже сегодня больше никого громом и молниями убивать никто не собирается. Потому что он как-то удивительно быстро ощутил себя хозяином и этого места, и этих людей. И принял ответственность. И мучаться-метаться Родей Раскольниковым ему было незачем и некогда. Он с самого детства совершенно точно знал, что он право имеет.

Шум поднялся внезапно, от небольшой группки людей, одетых дороже и богаче прочих. Самый дородный и мордатый из них орал неожиданно высоким хрипловатым тенорком что-то про «невместно» и «да как вы смеете». Глядя на мечи нетопырей рядом с ним было предельно ясно, что они готовы по первому слову десятника, сотника, воеводы или батюшки-князя этот звонкий репродуктор обесточить. Или даже динамик ему от остального корпуса отмахнуть одним ударом.

— Кто таков? — повысил голос Всеслав, привлекая внимание.

— Я старшина торговой стражи! Меня в этом городе знает каждый! Мой род древний и уважаемый, и стягивать сапоги, как последний босяк, я не стану!

Верещал он на странной смеси плохого русского, вагрского, датского и германского, но смысл был понятен и так.

— Немил, мне нужна его левая нога, — тем самым голосом, от которого, кажется, и ветер замирал, проговорил князь.

Вряд ли многие из местных поняли, что произошло. Даже из тех, кто стоял рядом. Что-то свистнуло, и возмущённые крики мордатого оборвались, а сам он упал. И захлопал ртом, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха. Глядя на лежавшую рядом левую ногу, отрубленную под коленом. И на то, как ритмично, часто, с плеском выстреливали на зелёную траву алые струи из культи.

— Босая, — закончил тем же тоном просьбу Чародей.

Нетопырь провёл мечом, с которого неуловимым движением стряхнул предварительно красные капли, по расшитому голенищу, вспоров его так, что ногу даже не тронул. И тем же мечом повернул её так, чтобы ступня оказалась видна великому князю. Который сильнее сжал зубы, увидев на ней знакомое старое клеймо в форме свернувшейся змеи.

— Жгут. Проследи, чтобы он не забыл ничего рассказать, Рысь, — теперь в тоне его чувствовалась ярость.

— Сделаю, княже, — кивнул Гнат и сделал пару жестов левой ладонью. В правой у него был меч.

Боль дошла до мордатого только сейчас, и он завизжал свиньёй на бойне. Склонившийся уже над ним ратник коротко ударил сперва под бороду, оборвав крик, и тут же в живот, перебив и дыхание. Продолжавшего хлопать беззвучно ртом старшину торговой дружины с умело и быстро наложенным жгутом утащили за шиворот к мосту двое руян. Предварительно дождавшись кивка от Немила. Которому перед этим кивнул Рысь.

Через некоторое время, когда народ только, вроде, чуть подуспокоился, в лесу на севере что-то громыхнуло. Учитывая то, что порох и динамит на ближайшие несколько десятков тысяч километров были только у нас, вопросов вроде «кто стрелял⁈» не возникло. Возникли другие. Но их почти моментально снял Гнат, снова крикнув соколом. Прослушав внимательно ответ, будто и впрямь понимал по-птичьи, кивнул успокаивающе князю и подошёл ближе, сопровождаемый вытаращенными сверх всякой меры глазами жителей.

— Ладно всё, княже, наши все живы, — начал он с расстояния в пару-тройку шагов. И чуть громче, чем следовало бы. В спину ему очень внимательно смотрели шведские и руянские воины. И горожане, но те — с ужасом.

— Никак и впрямь соколиный освоил? — спросил с улыбкой Всеслав. Но так, чтобы кроме воеводы никто не услышал.

— Да где уж мне, тёмному, — вернул улыбку Гнат. — Еле-еле сокола от иволги да сойки отличаю.

Если я правильно понимал логику распределения людей, ратники рассаживали их по, грубо говоря, местам проживания. Те, кто жил в кузнечной слободе, сидели отдельно от рыбаков, торговцев и пивоваров. И это было вполне разумно, потому что почти сразу после рассадки, наши узнавали, сколько человек не хватало в той или иной группе. Собирали словесные портреты-описания и передавали поисковым группам. Глядя на ногу, оставшуюся от звонкого тенора, которую убирать никто не собирался, запираться и молчать никто как-то не надумал. Наоборот, вываливали на Гнатовых всё: подозрения, предположения и давние обиды на соседей. Тех, кто не сидел рядом босиком. К вечеру люди, объединённые таким стрессом, уже чувствовали себя семьёй, прошедшей вместе суровое испытание. И нашим помогали деятельно и, кажется, вполне искренне, от души. И, поскольку Стокгольма в этом времени пока не было, синдром этот вполне можно было назвать Шлезвигским. Но я был врачом другой специализации, а Всеславу было вовсе не до придумывания названий всякой ерунде.