На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Глава 28

Варшавская битва

Как ни боялся я её, битва началась, и теперь уже поделать я ничего не мог. Как говорится, или пан, или пропал. Снова, как и под Москвой, когда я оборонялся от всей королевской армии в Коломенском, в голову полезли строки из Лермонтова, однако теперь они были не слишком уместны, и я попросту выкинул их из головы.

Началось всё, впрочем, совсем не так, как под Москвой или при Гродно с Белостоком. Сперва король Жигимонт вывел полки из Варшавы и принялся строить их перед линией рвов и шанцев, дополнительно опоясавших город. При этом артиллерия его била по нам с удвоенной силой, прикрывая выходящие полки. Ядра сыпались на наши позиции грозным дождём, не позволяя нашим артиллеристам отвечать. Как будто Жигимонт решил за полдня потратить весь запас пороха, что оставался у него. Об этом мне и сообщил в полушутливой форме курфюрст.

Наш штаб стоял на невысоком пригорке, откуда удобно было наблюдать за сражением. Все мы — я, курфюрст, князь Януш и гетман Ходкевич — сидели в сёдлах, у всех в руках были зрительные трубы, чтобы не пропустить ни единой, самой мелкой детали в будущей битве. Ведь никогда не знаешь, от чего зависит победа или поражение. Прошлую ночь мы провели за военным советом, как и почти весь день до того, обсуждая тактику и предполагая, какие приёмы может применить против нас враг. А в то, что врагом нашим будет уже не Жигимонт Польский, но вполне возможно, многоопытный бывший великий гетман коронный Станислав Жолкевский, я был уверен полностью. Правда, остальные этой уверенности моей не разделяли и открыто высказывали сомнения в том, что король снова доверит командование Жолкевскому.

— Пана Жолкевского вы били несколько раз, — напомнил мне Ходкевич, — начиная с Клушина и заканчивая Гродно. Жигимонт очень хорошо помнит чужие промахи и ошибки, куда лучше заслуг, поэтому вряд ли доверит командование Жолкевскому.

— К тому же, — поддержал его курфюрст, — излюбленный приём Жолкевского — кавалерийская атака, лучше всего гусарами, как это было при Клушино. Однако там вы, Михаэль, сумели не только отразить все атаки, но и побить рать Жолкевского, в которой одних гусар насчитывалось больше пяти тысяч, да ещё и пленили нескольких именитых воителей. Теперь же у короля Зигмунта, — он называл польского короля на немецкий манер. Все мы говорили на немецком, которым вполне владели, однако имена каждый произносил по-своему, поэтому иногда возникали забавные сочетания вроде König Жигимонт von Polen, — нет столько кавалерии, а уж гусар совсем горстка в сравнении с тем, что было при Клушино или даже при Гродно. Даже с теми, кого привёл сам Жолкевский и Томаш Замойский, коронной армии не восполнить потерь, понесённых на Висле, я уж не говорю о прежних поражениях в войне с Литвой.

— И если командовать будет не Жолкевский, — развил мысль я, — то как вы считаете, как поведёт битву тот, кто поднимет булаву?

— Первый день, — уверенно заявил курфюрст, — будет днём пехоты. Нас будут пытаться прощупать по всей линии, пытаясь отыскать самое слабое место, и уж туда-то и ударить кавалерией, а главное гусарами.

— А ведь вы снова переиграли Жигимонта, Михал Васильевич, — усмехнулся князь Януш Радзивилл. — Заставили его атаковать нас, вместо того, чтобы атаковать самому. Вы снова навязали врагу ту битву, в каких уже били его. В этом состоит подлинный военный талант.

И вот теперь, на поле боя, мне придётся оправдывать эти лестные слова делом.

Пока прогноз курфюрста полностью оправдывался. Из ворот Варшавы выходили длинной колонной пехотные полки, в основном наёмные, но были там и выбранцы, и пешие казаки. Конницы же пока видно не было. Пройдя под прикрытием ураганного огня со стен и валов, не дававшего нашим пушкарям и головы поднять, и высунуться из-за укрытий, чтобы самим обстрелять врага, мимо линии шанцев и траншей, окруживших городскую стену, полки выстроились на поле и двинулись на нас. Вскоре огонь вражеской артиллерии поутих, теперь была опасность попасть по своим, и мы смогли вывести нашу армию из-за укреплений, чтобы дать врагу настоящий бой в поле.

Быть может, на валах и в шанцах драться было бы куда сподручней, однако я не собирался отдавать врагу поле боя. Сегодня, в первый же день, вести сражение от обороны было бы верхом глупости. Тем более что у нас есть преимущество, козырь, пока ещё не разыгранный мной, и это не скрытая до поры в ближнем тылу бывшая штурмовая дивизия, которой командует теперь граф фон Вальдек, сменивший Ходкевича. Пока что молчат орудия, установленные на холме, захваченном паном Козигловой. Их там устанавливали и окапывали не только ночью, но и на следующий день после захвата холма, уже под огнём со стен Варшавы. А оттуда лупили по холму отчаянно, и только насыпанный за ночь вал да вырытые глубокие редуты, укреплённые привезёнными из осадного стана брёвнами, спасали работавших там выбранцов. Новые орудия и порох с ядрами подвозили по ночам, чтобы враг не знал истинной силы этой фланкирующей батареи. Очень скоро она скажет своё слово, вот только всему своё время.

В поле выходила наша отлично вымуштрованная, не хуже наёмной, лановая пехота. Были там и пикинерские, и мушкетёрские хоругви. Шагали рядом, посмеиваясь над выбранцами, наёмники, которые старались подтянуться, чтобы выглядеть ещё лучше, чем лановые. В отличие от противника, я решил вывести на поле боя и кавалерию: конные аркебузиры и рейтары Козигловы занимали позиции между ровными квадратами пехотных хоругвей. Основную же часть конницы и главное — гусар оставили в тылу. Для них время ещё придёт, и для липков, и для пятигорцев, и для панцирников. Откроет же сражение всё-таки пехота. Прав курфюрст, сегодня именно её день.

Его величество глядел, как на поле между линиями редутов и валами, опоясывающими как осажденный лагерь мятежников, так и городские стены Варшавы, строились почти идеально ровные квадраты пехотных хоругвей. Король вместе с гетманом Александром Ходкевичем, Жолкевским, Томашем Замойским, которого сопровождал старик Станислав Тарновский, и многими еще придворными занял свое излюбленное место в одной из башен, наблюдая за началом баталии. Вряд ли дело дойдет до осады стен, так что покидать столь удобный наблюдательный пост не придется.

— Мятежники вывели на поле кавалерию, — заметил его величество. — А вот нашей там нет. Пан гетман, отчего вы не вняли совету пана Жолкевского и не подкрепили наши пешие хоругви конными?

— Оттого, ваше величество, — ответил Ходкевич, который сумел сохранить булаву польного гетмана коронного и даже командовал сражением, — что конницы у нас теперь слишком мало, благодаря поражению пана воеводы подляшского, который потерял ее едва ли не всю. И ту, что у него была, и ту, что вы дали ему, и ту, что привели Пацы из Литвы.

— Но без конницы нам не разгромить врага, — настаивал Сигизмунд.

— Сегодня первый, — покачал головой Ходкевич, — но не последний день битвы. За один раз нам не удастся решить ее исход.

А кроме того, благодаря вмешательству Жолкевского, который, хотя и не получил булавы, но король прислушивался к его советам и требовал их исполнения от Ходкевича, они снова воюют так, как привык этот московитский князь. Они атакуют, а он принимает удар. Но говорить об этом Ходкевич не стал: его величество не слишком любит, когда ему указывают на ошибки, тем более, что сам он свои действия ошибочными уж точно не полагает.

Пока же в башне шла дискуссия, на поле боя началась перестрелка. Пехотные хоругви медленно сходились, и мушкетёры уже открыли огонь друг по другу. Палили и малые пушки, поставленные между ротами и батальонами. Их катили два человека из лагерной обслуги, а еще двое тащили ящик с дюжиной готовых зарядов, зашитой в холщовый мешок нужной мерой пороха и небольшим четвертьфунтовым ядром. Вроде бы и смешные пушечки эти вполне могли нанести своими выстрелами серьезный урон врагу, ведь стрелять из них можно было просто с убойной дистанции, прямо в упор. Невеликие ядра весом в четверть фунта, ударяясь о землю, ломали вражеским солдатам ноги, внося сумятицу и замедляя продвижение рот и батальонов.