На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Как думаете, — спросил он у фон Зальма, — слухи о голоде в армии курфюрста правда или нас пытаются заманить в ловушку?

— Я считаю, — ответил оберст, — что если мы не атакуем как можно скорее, есть этот голод или же нет, то от нашего войска ничего не останется. Конфедераты готовы сражаться, требуют идти на Эльбинг и покарать предателей. Стоять здесь им уже невмоготу, как они сами говорят. Вы же принимали их депутации буквально два дня назад.

Принимал, конечно, и отлично помнил, как от просьб депутаты посполитого рушения переходили к требованиям. Скоро они, воспользовавшись своим право конфедератов воевать как им вздумается, самочинно двинут к Эльбингу, ведь в тех краях есть чем поживиться. А уж взять у тех, кто принёс присягу курфюрсту, отрекшись от короля польского, это ж самое милое дело.

— Как бы то ни было, — решил Вейер, — вы правы, фон Зальм, нам придётся атаковать. Отправьте людей к конфедератам, сообщите, что завтра мы выступаем к Мальборку, чтобы снять осаду. А после пойдём к Эльбингу, чтобы покарать его за предательство.

Он подумал немного и спросил:

— Ваши люди добрались до Мальборка водой? От них есть хоть какие-то вести?

— Если и добрались, — пожал плечами фон Зальм, — то обратно не вернулись, и мы не знаем, пойдёт ли на вылазку гарнизон одновременно с нашей атакой на тыл курфюрстовой армии.

Ещё и из-за этого медлил с атакой Вейер, понимая, что скоординировав действия с Ежи Косткой, он получит куда большие шансы на успех. Однако никто из тех, кого отправили по Ногату, на берегу которого стоил Мальборк, не вернулся обратно. Быть может, кому-то и посчастливилось пробраться в замок, вот только знать этого Вейер никак не мог. Придётся положиться на военную фортуну и ударить, а там уж как Господь рассудит. Выбора у него не осталось.

Глава 26

Чудо на Висле

Я уже в который раз порадовался, что война семнадцатого столетия была делом крайне небыстрым. Потому хоть я и страшился генеральной баталии с польским войском, которое собралось под Варшавой, но и ждал его, как пылкий любовник свою возлюбленную. Наверное, это было схоже со страхом первых свиданий, когда тебе быть может что-то и перепадёт от девушки кроме поцелуев и хихиканья от того, что ты дал волю рукам в общественном месте. Ты и хочешь этого, и отчаянно боишься ударить лицом в грязь перед любимой девушкой. А разве бывают нелюбимые лет в восемнадцать-девятнадцать? В этом возрасте любишь всех, не замечая недостатков, и до дрожи в коленках боишься опозориться, когда дело дойдёт до койки.

Вот так и я боялся настоящей баталии, в которой придётся наступать на подготовившегося врага. Тем более, что нас разделяла полноводная, несмотря на жаркое лето, Висла. Теперь я оказался в том же положении, что и Сигизмунд под Смоленском, вот только не было у меня такого тотального превосходства в численности войск, да и времени, чтобы осаждать Варшаву полтора года, тоже.

Первым делом, конечно же, мы приступили к устройству большого и, главное, хорошо укреплённого осадного лагеря. Тут уж обслуге и выбранцам пришлось хорошенько помахать лопатами и поработать молотами, насыпая валы, укрепляя их и забивая в землю здоровенные брёвна. Благо леса в окрестностях польской столицы было предостаточно и рабочих рук хватало. Топоры стучали, а пилы визжали с утра до вечера, и осадный лагерь рос как на дрожжах.

Вообще, первым, что мы увидели, было пепелище предместья Варшавы, которое носило название Прага, что удивило меня. Я был уверен, что такое название носит только столица Чехии, поэтому уточнил у князя Радзивилла: правильно ли услышал его.

— Даже корень у них не общий, — покачал он. — Предместью Варшавы дали имя от польского prażyć, то есть жарить, а столице Богемии от prah — порог. Здешнюю Прагу так назвали потому, что вокруг Варшавы леса выжигали под пашню. Богемскую же — из-за порогов на Влтаве, а может от предсказания княжны Либуши, отправившей слуг за человеком, тесавшим порог дома.

Ставить осадный лагерь решили прямо в Праге: левый берег, на котором стоит Варшава достаточно далеко, из пушек стрелять бесполезно, всё равно не попадёшь. Правда и мы лишены были возможности подавить вражескую артиллерию. Ведь наши орудия были хуже тех, что имелись в королевском арсенале. Мост через Вислу, соединявший Прагу с Варшавой, конечно же, был уничтожен, как и остальные переправы через реку, отрезавшую нас от вражеской столицы.

Пока строился осадный лагерь, мы собрались на совет, чтобы решить, как же нам брать Варшаву. Ведь дело предстоит нелёгкое, и как с ним управляться, я пока не слишком хорошо понимал, а потому решил положиться на советы более опытных командующих, таких как князь Януш Радзивилл и гетман Ходкевич.

— Переправы там не навести, — первым делом заявил гетман. — Висла пускай и обмелела, но всё равно слишком глубока, да и на том берегу спать не будут. Расстреляют любых инженеров, что попытаются навести переправу в два счёта.

— Около самой столицы действительно не навести, — согласился князь Януш, — но что если сделать это выше или ниже по течению, где Висла поуже будет.

— Там всё ещё действует Оссолинский, — напомнил ему Ходкевич, — и уж он-то нам покоя не даст.

Конная армия Оссолинского действительно принесла нам очень много неприятностей. Избегая сражений, непрерывно маневрируя, он постоянно кружил неподалёку, не спеша уходить на левый берег Вислы. Понимал, здесь он принесёт нам куда больше вреда, нежели отгородившись от нашего войска водной преградой. С ним воевали Кмитич и Лисовский. Стражник великий литовский взял под командование не только панцирные хоругви и шляхетское ополчение, но и чамбулы липков, которые охотно шли под его руку, зная Лазаря Кмитича как опытного воина, у которого не забалуешь. Да и на богатую добычу под его руководством они надеялись. Лисовский же обходился одним своим полком, действовал самостоятельно, постоянно трепля Оссолинского, словно волк, наскакивающий на более могучего хищника, всякий раз успевая избежать ответного укуса или удара могучей лапой. И всё же, несмотря на все их усилия, конная армия Оссолинского представляла для нас серьёзную угрозу.

— Я считаю, — решил я настоять на стратегии, которую предлагал с самого начала и которая была серьёзно раскритикована и князем Янушем, и гетманом Ходкевичем, — что необходимо придерживаться моего плана. Нам следует выманить королевскую армию в поле, а сделать это, оставаясь на правом берегу Вислы, не выйдет. Мы должны переправиться на левый берег и угрожать столице с земли, не будучи отрезаны от неё водной преградой.

— Вы же помните, как Кмитич с Козигловой порубили на переправе через Буг два полка наёмной пехоты и разогнали три тысячи выбранцов, — привёл набивший уже оскомину аргумент Ходкевич. — У Оссолинского достаточно войск, чтобы проделать почти то же со всем нашим войском. Даже если по вашему совету мы выберем несколько переправ, что помешает ему ударить по нам?

— Тот же Кмитич со всей нашей лёгкой конницей, — напомнил я, — и Лисовский. Но кроме того, надобно продолжать строить здесь, на этом берегу, осадный лагерь со всем возможным шумом. Нагнать побольше людей из лановой пехоты. Немного пушек из самых старых и ненадёжных оставить в нём. Пускай из Варшавы глядят, как мы здесь, в Праге, обустраиваемся всерьёз и надолго, и считают, что мы ждём каких-нибудь подкреплений. Из Литвы ли или от казаков. Ну а мы же ночью покинем осадный стан и скрытно уйдём подальше. К тем переправам, что уже были намечены ниже по течению. Оссолинского задержат Кмитич с Лисовским, дав нам время и возможность переправиться на левый берег. Когда же мы будем там, то отправим к ним гонцов, чтоб и они уходили.

— Опасный манёвр, Михаил Васильич, — покачал головой не до конца убеждённый Ходкевич. — Крайне опасный. Коли сорвётся что, или Оссолинский прознает о том, что мы переправиться решили — быть бою на переправе. И тогда нас Кмитич с Лисовским могут и не спасти.

— Всякая переправа, — поддержал его в который уже раз князь Януш Радзивилл, — суть великая путаница, в которой порой всякий порядок среди войска теряется, даже если её совершают не под огнём с другого берега. Ну а коли ударит на нас Оссолинский со своей конной ратью, тут армия наша может и не сдюжить.