Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

мы не без греха, – напоминал он людям. Многое из того, в чем они исповедались ему, рождено было недомыслием, бесчувственностью, безразличием к остальным. Или идолопоклонством – замещением Бога деньгами, властью, карьерой или сексом. Джон по собственному опыту знал, как можно незаметно для себя увлечься чем-то предосудительным, обманываясь тем, что сможешь удержать себя на краю потенциально опасной ситуации и не увязнуть по колени в луже дерьма.

Он умел помогать людям: разобраться в себе, понять, что они сделали и почему, так чтобы они смогли извлечь благо – в буквальном смысле этого слова, – извлечь благо из проступка.

Однако Дэниэл Железный Конь не просто психанул. Он не совершил ошибку – и даже не занимался самообманом. Он совершил обдуманный, преднамеренный проступок – незаконный, неэтичный и аморальный. Осознав впоследствии, что в похищении также замешаны Винченцо Джулиани и Геласий III, Джон еще более вознегодовал, однако добраться до них более никак не мог. Но Дэнни Железный Конь находился рядом – каждый день и каждую ночь, и его молчание как будто бы подтверждало мнение Джона о том, что он имеет дело с наглым типом, павшим под воздействием собственного честолюбия.

К тому же впервые в жизни его подвела сама месса. Он всегда воспринимал евхаристию как миг обновления и посвящения, особенно среди людей, полностью отдавших свои жизни в руки Бога. Теперь же, на «Джордано Бруно», месса сделалась для него ежедневным напоминанием о разделении и вражде; само слово «причастие» стало казаться ему насмешкой над ситуацией.

Джон отчаянно хотел поговорить с Эмилио, однако Сандос относился к нему как ко всем остальным членам экипажа: с отстраненной, не вполне трезвой любезностью.

– Я дал слово не вмешиваться в планы Карло, – этим кончались все разговоры.

Жосеба Уризарбаррена придерживался политики максимального отстранения от всякого рода деятельности – оставался по возможности у себя в каюте, вносил в нее полные тарелки, выносил пустые, старался выходить так, чтобы не заставать в кают-компании никого – ни иезуитов, ни светских.

– Трудно представить, как можно оправдать такой поступок, – согласился Жосеба, когда однажды ночью Джон припер баска к стенке на кухне. – Однако помнишь имя того пирата, который провел корабль Френсиса Хавьера[46] в Японию? Эван о Ладрао… Эван Вор. Возможно, Бог пользуется теми инструментами, которые есть под рукой, пусть даже они погнуты или поломаны.

Поскольку Джон все равно настаивал на своем, Жосеба посоветовал ему:

– Поговори с Шоном.

Но когда Джон непосредственно обратился к тому за хоть каким-то советом, ирландец резко осадил его:

– Не лезь не в свое дело.

Для Шона, как понял Джон, тема была теперь связана с нарушением тайны исповеди.

Никогда не уклонявшийся от открытой схватки, Джон решил в конечном итоге обратиться непосредственно к Железному Коню.

– Мои грехи, шеф, мое личное дело, – без эмоций ответил ему Дэнни. – Ты знаешь факты, делай выводы сам. Или, по-твоему, Папа и отец-генерал отпетые грешники? А может быть, ты просто не все знаешь и понимаешь?

Словом, когда он уперся в подобную стену, дилемма предстала перед ним в полном объеме, потребность выговориться сделалась еще более насущной, и Джон стал обдумывать другие кандидатуры для откровения. Он не мог понять, является ли Нико на самом деле умственно отсталым, однако этот рослый парень, на плечах которого сидела слишком небольшая голова, по мнению Джона, едва ли мог обладать развитыми этическими представлениями. Карло Джулиани любил цитировать Марка Аврелия, однако когда Джон слышал его слова, ему чаще представлялся не император-стоик, а Калигула – во всем своем медовом великолепии и самообмане, опасный в куда большем диапазоне событий, чем мог даже помыслить Кандотти.

Оставался только толстый Франс.

– Это ты меня спрашиваешь? – возопил южноафриканец, когда Джон изложил ему свою проблему – утром, когда в кают-компании больше никого не было, кроме Нико, на которого все остальные, как правило, не обращали внимания. – А что, Джонни, ты не ошибся. В свое время я читал курс философии в Блумфонтейне…

– Филос!.. И какого тогда черта ты пилотируешь эти каменные горы в интересах каморры? – поинтересовался ошеломленный Джон.

Франс пожал внушительными плечами.

– Философия, как мне удалось понять, в наши дни является скорее позицией, чем путем для карьерного роста – со времен Просвещения рынок вакансий существенно сократился. Каморра, с другой стороны, предлагает вполне приемлемое жалованье, великолепные условия при выходе на покой и превосходную медицинскую страховку, – проговорил Франс. – Ну, а если тебя угораздит стать свидетелем обвинения, то устроят отличные похороны.

Джон фыркнул, но снова принялся грызть ногти. Это занятие предоставляло ему в последние дни существенную часть калорий.

– Так что вот, – дружелюбно поведал Франс на своем монотонном и певучем йоханнесбургском наречии, – ты ставишь интересную проблему. Лично я не имею никакого устоявшегося мнения относительно Бога, но должен признаться тебе, что считаю всю вашу Католическую церковь сборищем отпетого жулья, вместе с ее чертенятами и ангелочками, к которым, как частный случай, следует приплюсовать и всех чернокожих пап…

– И твою мать тоже ети, – любезным тоном отозвался Джон, возвращаясь к оставленному на мгновение ногтю.

– Чувствуется джентльмен и ученый, – заметил Франс, приподнимая чашку с эспрессо в знак одобрения. – Что ж, в таком случае нам, пожалуй, придется поискать аксиому, устраивающую нас обоих.

Какое-то время он смотрел в потолок.

– Насколько я понимаю, ты ощущаешь потребность обнаружить в этой ситуации долю скрытого смысла, так? Нечто способное оправдать ту неприглядную ситуацию, в которой ты оказался.

Джон одобрительно буркнул, обрабатывая указательный палец.

– Но сделать это несложно, – поощрил его Франс. – Если мыслить в широкой перспективе или достаточно глубоко знать историю, наконец, если обладать существенной долей воображения, то глубокий и сокровенный смысл можно обнаружить едва ли не во всем. Возьмем хотя бы сны. Ты когда-нибудь слышал о Libro della Smorfia? То есть о соннике? – Джон отрицательно помотал головой. – Неаполитанцы, даже образованные, всегда кладут его возле постели. И утром, перед тем как отлить, ищут в нем смысл своих снов. Дальняя дорога, незнакомый брюнет, полеты во сне – все что-нибудь значит.

– Суеверие, – окончательным тоном промолвил Джон. – Как кофейная гуща и карты Таро.

– Не будь грубияном, Джонни. Назовем это психологией, – ухмыльнулся Франс, колыхнув вторым подбородком. – Дело ученого – найти закономерности в природе или циклы в истории. Первоначально это все равно что искать фигуры животных и мифологических героев на небе. Вопрос заключается в том, сумел ли ты найти предсуществовавшую истину? Или же просто приписал произвольное значение тому, над чем размышляешь?

– Да. Быть может, да на оба вопроса, – проговорил Джон. – Не знаю.

Прекратив грызть ногти, он понял, что