Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

– И это будет ирония, – отметил Нико.

Лицо Эмилио смягчилось, и он посмотрел на своего рослого собеседника с неподдельной симпатией.

– Да, действительно. Это будет ирония. – Он был рад тому, что Нико вовремя остановился. – А ты, Нико? Что ты думаешь? Что нас ждет внизу… плохое дело?

– Не знаю, дон Эмилио, – серьезным тоном произнес Нико, подражая интонации и самим словам Сандоса, как часто делал теперь. – Думаю, нам придется подождать, сначала опуститься туда и посмотреть, что там творится. Таков мой совет.

Эмилио кивнул:

– Очень разумный совет, Нико.

Однако тот продолжил:

– Я думаю, что тот человек, который делал с вами скверные вещи… этот Китхери? Он может сожалеть об этом так же, как сожалею и я о том, что с вами плохо обходились. Только музыка его великолепна – она даже лучше, чем музыка Верди. Тот, кто пишет такую хорошую музыку, не может быть совершенно плохим. Вот что я думаю.

Мысль эту принять было много труднее, но она вполне могла нести в себе зерно истины… Эмилио встал, давая понять, что разговор закончен, Нико также поднялся на ноги, но не шагнул к двери. Вместо этого он протянул руку, осторожно поднял правую руку Сандоса и, пригнувшись, поцеловал ее. Смутившийся, Эмилио попытался отодвинуться, однако осторожное прикосновение Нико казалось нерушимым.

– Дон Эмилио, – произнес Нико. – Я готов убивать или умирать за вас.

Эмилио, знавший этот код, отвернулся и попытался понять, как нужно отреагировать на это незаслуженное поклонение. Слова эти допускали единственный ответ, и, зажмурив глаза, Сандос попытался понять, сумеет ли произнести эту фразу с той искренностью, которой заслуживал этот человек.

– Спасибо тебе, Нико, – произнес он в итоге. – Я тебя тоже люблю.

Сандос едва заметил, как Нико вышел.

Город Гайжур

2080 год по земному летоисчислению

Многие годы спустя Жосеба Уризарбаррена вспомнит этот детский хорал – и обозначающее эмансипацию слово «к’сана» – во время разговора с дочерью Канчая ВаКашан. Когда Жосеба впервые познакомился с ней, Пуска ВаТруча-Сай принадлежала в городе к числу старейших парламентариев, и он часто находил ее точку зрения самой авторитетной в процессе сборки из отдельных частей истории революции руна, которой занимался вместе с остальными священниками.

– Отдельные вспышки военных действий происходили годами, – сказала ему Пуска, – однако еще в самом начале Фиа провозгласила принцип пассивного сопротивления. В нескольких городах произошли крупные забастовки. Многие из горожан-руна просто ушли из родных мест, не желая отдаваться в руки отбраковщиков.

– И как реагировало на это правительство? – спросил Жосеба Уризарбаррена.

– Уничтожением деревень, дававших приют городским руна. А вскоре они начали жечь естественные поля ракар в среднегорье – чтобы голодом принудить нас к повиновению. – Она умолкла, заново вспоминая, взвешивая оценки. – Баланс нарушился, когда Фиа поняла, что нас уничтожают биологическими методами. Еще ребенком она видела собственными глазами, как земной народ курдов уничтожали болезнями. Когда начались эпидемии, мы подумали, что руна, остававшихся на территории джанада, заражают, а потом продают на юг и оставляют, чтобы они заражали всех, кто вступает в контакт с ними.

– Однако рост заболеваемости во время восстания мог объясняться смешением прежде не общавшихся популяций руна, – предположил Жосеба. – Объединением природных очагов-хранилищ инфекции, попаданием людей в незнакомые условия? При совместной работе, скажем, болотных жнецов и городских специалистов – и те и другие заражались местными заболеваниями, против которых у них не было иммунитета, и в конечном итоге только распространяли их…

– Да, – согласилась Пуска, помолчав. – Некоторые из наших ученых так и говорили. Но общее мнение в то время занимало другую позицию… – Она по возможности выпрямилась, поставила уши стоймя. – Нам казалось, что джанада не оставили нам другой альтернативы, кроме ответного и беспощадного удара. Люди умирали. Тысячи и тысячи умирали во время моровых поветрий. Мы сражались за свои собственные жизни.

Посмотрев на север, она заставила себя быть объективной:

– И они тоже, наверное.

– Сипаж, Пуска, кому-то хотелось бы понять – кто переменился: сами жана’ата, или руна стали воспринимать их по-другому?

Пуска задумалась, a затем перешла к английским местоимениям, как делали теперь многие руна для обозначения строго личной позиции:

– Мое личное представление о джанада изменилось, когда я покинула Труча Сай. – Она помолчала какое-то время, глядя в пространство. – Когда мы впервые пришли в Мо’арл… Сипаж, Жозей, что мы там увидели! Я каждую ночь, целый сезон, скорбела по убиенным. Там были дороги, вымощенные нашими костями, размолотыми и смешанными с известняком, дамбы вдоль рек – в три женских роста – целиком из костей. Сапоги из шкур нашей убитой родни – даже руна носили их в городах! А еще мясные лавки… – Она смотрела прямо в глаза Жосеба. – Подносы с языками, подносы с сердцами. Ноги, плечи, ступни, филе с гуляшами! Филейные части, хвосты, локти, колени – выставленные самым аппетитным образом. Домашняя челядь… сами руна приходили туда, чтобы выбрать кусок мяса для своих гостей. Как могли они терпеть Это? – с болью воскликнула она. – Как могли джанада заставлять их делать Это?

– Этот не может сказать, – честно признал Жосеба. – Иногда у человека не остается выбора. Иногда возможность выбора просто не приходит нам в голову. Люди могут привыкнуть к чему угодно. – Пуска согласно подняла подбородок, а затем резко опустила хвост, не имея более сил понять, как мог существовать тот исчезнувший мир.

– И все же, – указал Жосеба, – были такие руна, которые остались с жана’ата…

– Сипаж, Жозей, ты говоришь о предателях, – с полной убежденностью в собственной правоте произнесла Пуска. – Тебе следует понять это. Такие люди бесстыдно разбогатели, продавая плоть погибших солдат-руна этим джанада, готовым сколько угодно платить даже за маленький кусок мяса. Но эти руна известным образом заплатили за свое предательство: в конце концов джанада съели и их…

– Сипаж, Пуска, кто-то печалится оттого, что приходится продолжать разговор на такую тяжелую тему.

– В извинениях нет нужды. Этой приятно отвечать.

– Но были ведь и такие руна, которые остались с джанада даже после войны. Они остаются с ними даже сейчас. – Задавая этот вопрос, он внимательно следил за ней, но Пуска не дрогнула. – Они говорили нам, что любят жана’ата.

– Так случается иногда. Руна – благородный народ, – ответила она. – Мы платим за доброту добротой.

– Ты действительно веришь в то, что эти руна поступали плохо, живя с жана’ата? В то, что они такие же изменники и преступники, как подпольные торговцы мясом руна?

– Не изменники. Простофили. В конце-то концов их все равно съедят. Джанада не виноваты в этом. Такими они уродились. Дело в наследственности джанада, их природном образе жизни, – спокойно проговорила