Малахитовый лес - Никита Олегович Горшкалев

Ознакомительный фрагмент

в нём жила дарованная артифексом сила полёта, которая не даст ему разбиться, которая снова поднимет его в небеса.

– А почему ласточкой? – спросил Умбра.

– У нас они вили на балконе гнёзда. Ласточки так пронзительно пищат… Если бы меня спросили, как выглядит воля – я бы ответил: послушайте, как кричат ласточки, и вы всё поймёте. Но я бы не отказался быть и колючкой. Каждое утро в тишине встречать с этого утёса рассвет, вечером – закат, лишь бы никто меня не срубил и не отнял этой красоты. А вообще, сбросить бы тесную грубую кору и острые шипы, заплестись бы обратно в семечко и подслушивать, сидя в земле, как звучит мир.

– Ласточкой быть веселее, – не согласился Умбра.

– Может быть, Умбра. Может быть, – с печальной улыбкой ответил Астра, и тут он увидел, как дракончик тянется варежкой к цветку с пушистыми, как кошачья лапа, серебристыми лепестками – благородной красоты и тихой нежности цветок пах прохладной свежестью. Присев напротив, Астра спросил:

– Хочешь сорвать?

– Да, хочу подарить Агнии, – смущённо ответил он Астре на ушко, и дальше они отчего-то переговаривались вполголоса: – Цветочек – как с луны, красивый, и мама тоже красивая.

– Хм, как с луны, говоришь… Возможно, они даже родственны, близки – луна с этим горным цветком. Есть в нашем мире такая красота, которой стоит касаться одним лишь взглядом. Её смеют любить одновременно и никто, и каждый. Но зачем же сразу срывать эту красоту?

– Но их же тут целая полянка! Что будет, если я сорву один? – не понимал Умбра.

– Ты можешь показать цветок Агнии и даже посвятить ей целую цветущую поляну!

– Как это – посвятить? – спросил Умбра, положив в рот палец.

– А вот так, скажи нашей Агнии: я посвящаю тебе эту поляну, дорогая моя Агния! – пропел Астра, обратив на себя внимание остальных. – Посвящают же кому-то звёзды. Хотя кто-нибудь спрашивал у звёзд, нужно ли им, чтобы их кому-то посвящали.

– На самом деле, – засмеялась Агния, – я не люблю цветы – те, что из цветочных лавок. Но мне приятно, мальчики, что в мою честь назвали целую поляну, как их там, забыла, как цветок называется…

– Эдельвейс, – подсказал Алатар, наклонив морду, и с замутнённым от печали взглядом разглядывал эдельвейсы. – У меня с ними своя история. Каждое утро я приходил сюда и выкапывал цветок, старался не повредить корни, поэтому выкапывал с запасом – большой такой ком земли, вся морда была в грязи! И сажал эдельвейсы у окна хижины, в которой жила моя любовь. Проснувшись, она знала, что выглянет в окошко и увидит новый цветок. Я дал ей слово, что по всей Бенгардии будут цвести эдельвейсы. Иногда Санджана просыпалась раньше моего прихода, и тогда мы сажали их вместе, но приятнее всего было делать это одному, пока она спит.

Когда Алатар закончил, у всех сердца словно бросили в солёное море, выловили и снова поместили в грудь.

– Ну ты и романтик! – захохотал Репрев. – Никогда бы не подумал, что такой здоровяк, как ты, будет таким романтиком.

– У нас, у бенгардийских тигров, горячая кровь, – улыбнулся Алатар, последний раз взглянув на цветок эдельвейса. – Пойдёмте, не будем задерживаться.

Искатели спустились в заросли ольхи, где по рубчатой листве ниспадал просеянный свет.

– Что у тебя сейчас в душе, Алатар? – спросил тигра Астра, поравнявшись с ним.

– О чём ты, Астра?

– Ну, мы так близко к твоему дому. Сколько ты уже не был в Бенгардии? Два года прошло с той бойни. Что ты чувствуешь?

– Совсем не то, что обычно чувствуют те, кто возвращается в родную обитель после долгого отсутствия. Есть некое щемящее чувство в груди, но… Я возвращаюсь без надежды: там меня ждёт одно лишь пепелище, разграбленный королевский дворец и упрёком звучащая тишина.

– Два года… – присвистнул Репрев. – Можно спросить: чем ты два года занимался в пещерах? Как твои полоски не побелели без солнца, как трава под чуркой?

– Пещеры были моей темницей, – после недолгого молчания ответил Алатар. – Какое у заключённого может быть занятие? Только одно: коротать время. Я был сам себе судья, я придумал себе наказание, очень мягкое, несоизмеримое с моей виной, и сам исполнил его. Я… – замялся для вида Алатар, потому что он давно уже решился признаться, и признался как на духу: – Я опоздал на бойню.

– И всё: опоздал на бойню? – захохотал Репрев. – На бойню, из которой при любом раскладе не вышел бы живым? Ты запер себя в пещерах лишь потому, что не успел на войну, которая наверняка и объявлена не была? Что за чушь! Ты слишком строг к себе, тигр.

– Для бенгардийца оставить свой народ без защиты – позор, смываемый лишь кровью, – строго пояснил Алатар.

– Чего ж тогда не смыл? Духу не хватило? – подзуживал Репрев.

– У меня остались незаконченные дела, – только и ответил Алатар – не хотелось ему грызться с Репревом.

– Ну и как, не закончил ещё? – Репрев ухмыльнулся. Алатар пропустил этот вопрос мимо ушей. – И сколько ты собирался прозябать в этих пещерах?

– Пока артифекс не положил бы меня в колыбель Вселенной, – сухо ответил тигр.

– А пропитание ты где добывал?

– Плакс-драконы приносили мне каждую неделю рыбу. Конечно, не за красивые глаза. Я дал им обещание, что они смогут снять с меня доспехи после моей… смерти.

– Выходит, ты обвёл вокруг пальца этих крылатых медуз – хвалю! – с уважением покивал Репрев.

– Почему обвёл – ведь я ещё жив, – самодовольно улыбнулся Алатар.

Когда искатели выбрались из зарослей, их снова ждал неблизкий путь по лесам и оврагам. Но и этот путь был окончен, как закончились или будут окончены многие другие пути, и вот добытчики малахитовой травы поднялись на высокий холм: слева виднелся город, казавшийся отсюда крохотным, всего лишь миниатюрой. Астра не удержался, протянул руку к самому высокому зданию, ухватился за его верхушку кончиками пальцев, будто бы надломил её, и, прижав язык к нёбу, приоткрыв рот, издал трескучий звук наподобие того, какой бывает, когда раскалывается камень. Астра явно остался доволен своим удавшимся баловством. Справа в небеса поднимались базальтовые столбы. С трудом верилось, что они нерукотворны – творения природы, совершенные в своей клавишной форме, как совершенна, например, волнистая ракушка. Но ещё сложнее было поверить в то, что в этих базальтовых столбах был выдолблен королевский дворец. Рядом выутюженной ленточкой лежала река.

– Амрума моя – тигриная кормилица! Священная река Амрума! – Алатар встречал её, как родную мать после долгой разлуки; глаза его полнились теплотой и нежностью. – Амрума – так и переводится с бенгардийского: