Госпожа преподаватель и Белый Феникс - Марика Полански

Моё сердце забилось быстрее, отдаваясь эхом в ушах. Это был не вопрос. Утверждение. Вызов. Я видела в его глазах не просто желание, нечто иное, граничащее с отчаянием, которое он пытался скрыть под маской холодной уверенности.

Я прикрыла глаза, собираясь с мыслями.

— Это… сложно, Вэлиан, — ответила я так же тихо, и мой голос дрожал. — Всё сложно.

— Чувства редко бывают простыми. Но они либо есть, либо их нет. Если ты сейчас скажешь, что это было ошибкой, или что ничего не чувствуешь, я не стану тебя преследовать.

Я медленно открыла глаза и посмотрела на Вэлиана. В серебристых глазах застыло напряжение. Он не торопил меня с ответом. Просто ждал.

— Чувства… они есть, — едва слышно призналась я. В моей груди словно что-то надломилось. Я впервые открылась кому-то настолько, произнеся то, что таилось где-то глубоко внутри. — Но ты понятия не имеешь, во что это может вылиться.

Вэлиан облегченно выдохнул и улыбнулся. Его улыбка показалась мне нежной, а взгляд потеплел.

— Это неважно. Совершенно неважно.

Над его плечом появилась полупрозрачная фигура Сержана. Он наклонился ближе и ехидно прошептал:

— Ну наконец-то! Свершилось!

Вэлиан резко повернул голову и мрачно посмотрел на Сержана. Призрак тут же отстранился, скользнув в сторону шкафа.

— Книга, с тебя три рунта! — И прежде, чем исчезнуть между книгами, он повернулся к нам. — Грех было не на такое поспорить.

Его губы скривились в усмешке, полупрозрачные плечи затряслись от беззвучного смеха.

— Надеюсь, в твоей спальне призраки не шастают, — задумчиво сказала я. Поймав на себе смеющийся взгляд Вэлиана, пожала плечами и спросила: — Что?

— Сержан похабник, но не извращенец, — стараясь придать голосу серьёзность, отозвался Вэлиан. — Он не станет подглядывать. Не сейчас.

— В таком случае, у меня есть парочка идей. — Я недвусмысленно приподняла бровь и улыбнулась.

* * *

Всю ночь дождь лил с такой яростью, как будто кто-то наверху забыл закрыть водопроводный кран.

Однако ближе к обеду мир за окном аудитории превратился в раскалённый, тускло-золотистый слепок самого себя. Небо было без единого облачка. Выбеленное ослепляющим светом солнца, оно казалось невыносимым. Лучи превращали влажные улицы в марево, выжигая цвета, высушивая утренние лужи.

Воздух в аудитории из терпимо-душного стал тяжёлым, липким, пропитанным испарениями от мокрых камней. Я стояла у доски, пытаясь сосредоточиться на своей лекции о группе прошлых времен в архонском языке, но каждое слово давалось с усилием. Влажный зной обволакивал, проникая под одежду. Блуза под корсетом, взмокла от пота, а по спине сползали неприятные капли.

Едва заметные испарения поднимались от оконных рам. Свет, проникающий сквозь пыльные стёкла, казался не живым, а каким-то неестественным, выцветшим. Блики от полированных парт и блестящих пуговиц на студенческих мундирах резали глаза. Мне приходилось щуриться, чтобы сфокусировать взгляд. Даже дышать было трудно — каждый вдох казался слишком тяжёлым, слишком горячим. Желание было одно: поскорее закончить занятие и спрятаться в каком-нибудь тёмном холодном углу.

Мои мысли путались, а голос, казалось, терялся в этом вязком воздухе. Несмотря на выдержку, студенты тоже едва находили силы оставаться на местах, желая, похоже, только одного — поскорее покинуть этот раскалённый плен.

— А можно сегодня без домашнего задания, госпожа де Вальдан? — попросил Тим, подняв руку. — Голова отказывается работать, честное слово.

— А как может отказываться работать то, чем обычно не пользуются? — Я села за стол и открыла дверцу ящика. Кто-то хихикнул, но тут же смолк под осуждающим взглядом сокурсников. Вынула из нутра стола флакончик зеленики и, к своему сожалению, обнаружила, что он практически пуст. — Ладно, пусть будет по-вашему. Считайте, это мой подарок. Но, учтите, что через месяц у вас семестровая контрольная. А там уже никаких поблажек не будет. Вне зависимости от погоды.

В ответ послышались благодарственные заверения, что контрольная будет написана на «отлично», и что они ни за что не подведут такого «милосердного преподавателя». Но какие-то не слишком уж радостные — жара действовала на всех.

После звонка кабинет опустел в мгновение ока. Духота духотой, а пироги в студенческой столовой никто не отменял.

Едва закрылась дверь, как тотчас зашуршали тяжёлые занавеси, и в кабинете воцарился приятный полумрак. Однако воздух по-прежнему оставался знойным.

Я вынула карманные часы и вздохнула. На сегодня занятия закончились, но меня ждала стопка отчетов, которую мне утром сунула Велейна. Меньше всего мне хотелось сейчас выверять цифры и пошагово расписывать свою работу. Но вспомнив высокомерную рожу Фицпатрика, взяла верхнюю папку, подписанную как «Текущая успеваемость студентов». Открыла её и едва не зарыдала от обреченности, столь знакомой любому преподавателя. Плотные листы чуть пожелтевшей бумаги были расчерчены таблицами: списки студентов, их текущие отметки, темы занятий и, как вишенка на торте, отдельная графа: «Мероприятие по устранению неуспеваемости учащихся».

— Гореть в аду тому, кто придумал это белиберду, — проворчала я. — Как будто мало журнала и поурочных планов.

Где-то через час с четвертью, я поняла, что последние полчаса старательно пытаюсь выдавить из себя мероприятия по устранению неуспеваемости. Так и подмывало написать: «Показательная казнь двоечника», потому как порой только показательная казнь могла изменить ситуацию.

Тяжело вздохнув, я откинулась на спинку стула и прикрыла глаза, стараясь не думать о том, что сейчас больше похожа на лягушку, по дурости угодившей в духовку.

Мысли вернулись к прошедшей ночи, невольно вызвав улыбку и смущение.

Вэлиан…

Только вчера он признался мне в любви, и я ответила ему взаимностью. Но сейчас в тишине аудитории, без прикосновения его рук на моей коже, без пронзительного взгляда серебристых глаз, я задалась вопросом: не слишком ли стремительно всё это развивалось? Не под влиянием ли усталости, одиночества, да и просто страха перед неизвестностью? Но почему тогда засыпать в его объятиях было так спокойно, словно я наконец-то обрела не просто защиту, а нечто большее и ценное?

О'Рэйнер был невыносим, порой пугал. Но я была втянута в его мир так глубоко, что, кажется, уже не представляла себя без него. Чувства были такими яркими, такими сильными… Но не обманывала ли я себя, принимая этот омут за любовь?

Воздух едва ощутимо колыхнулся. По коже пробежали прохладные струйки, от которых приподнялись волоски на руках.

— Когда вы уже научитесь предупреждать о своем появлении, ваша светлость? — Я резко открыла глаза и посмотрела прямо перед собой.

Голова Сержана вылезла из столешницы. Длинные тараканьи усики иронично дёрнулись.

— В следующий раз отправлю записку с голубем, — фыркнула голова. — Призрачную записку с призрачным голубем. Между прочим, я тут по делу, мой неюный персик.

Я вопросительно приподнял бровь, ожидая, что он